Даже старички ещё петровских времён, неуклюже сидящие в сёдлах, возвышаясь высокими париками на голых черепах, старались не отстать от молодёжи и то и дело сыпали старомодные любезности то одной, то другой юной фрейлине — им уже неважно было, кто рядом, важно было произнести комплимент забытой тридцатилетней давности и снова почувствовать себя в том времени, когда старый и сморщенный сановник был молодым и грубоватым...
Екатерина и не заметила, как её конь оказался возле высокой каурой лошади Сергея Салтыкова, и пара эта неслась навстречу всё новым и новым светлым прогалинам и хмурой тени под кронами деревьев. Сбегали на их разгорячённые скачкой лица ажурные линии листвы и солнечные лучи, оба не замечали времени — так сладостно было скакать по разнотравью леса, вдыхать крепкий смолистый аромат соснового бора и терпкое благоухание свежей влажной травы.
Скоро от толпы, сопровождавшей их по опушке, не осталось и видимого пятна, даже не мелькали среди стволов раззолоченные мундиры и изящные амазонки — они остались одни в самой глубине леса.
Сергей придержал поводья своей лошади и схватился рукой за узду коня Екатерины.
— Наконец-то мы одни, — негромко сказал он.
Она удивлённо подняла на него глаза. Что он хочет сказать этим «наконец-то»?..
— Разве вы думали о таком уединении? — недоумённо произнесла она.
— Мечтал, — резко отозвался он, — но вы всё время на людях, вас невозможно найти даже взглядом.
И Екатерина взглянула прямо в его глаза. Их серая глубина заставляла утопать в ней, она засмотрелась, не в силах оторваться от его взгляда — требовательного, прямого и бесстрашного.
Никогда ещё не видела она таких глаз. Чернышевы смотрели на неё преданными глазами собак, приезжавший изредка к обедам Кирилл Разумовский едва смел поднять на неё взгляд...
— Вы так хороши, так прекрасны, что у меня нет и слов таких, чтобы выразить своё восхищение, — несколько отстранённым, но полным почти непритворного жара голосом начал Сергей.
— Зачем вы так говорите, — отмахнулась Екатерина, — ваша жена такая красавица, и вы всего-то два года назад женились на ней, как говорят, по безумной любви...
— Ах, — немножко театрально поник он головой, — я видел в ней золотой самородок, только золото блестело перед моими глазами, когда я был влюблён. А теперь... что ж, теперь это просто кусок свинца...
Екатерина была изумлена.
— Разве любовь проходит так быстро? — удивлённо спросила она.
— И даже слишком быстро. Любовь — это безумие, которое затуманивает наш ум, ослепляет наши глаза, и мы не видим того, что есть за сверкающей оболочкой...
— И вы решили, что теперь стоит обратиться к другим ценностям? — лукаво прищурилась Екатерина.
— Нет, но мне кажется, что иногда стоит внимательно присмотреться к тому, что видишь за роскошным фасадом...
— И что же вы видите? — опять лукаво улыбнулась она.
— Вы не только хороши, прелестны, в вас есть такой внутренний огонь, которым вы можете согреть сердце всякого, а уж ваш ум наверняка оценил не я один...
Этот разговор всё больше и больше будоражил сердце Екатерины, и лицо её запылало от внутреннего жара. И этот румянец на её смугловатом от загара лице, и эта изящная фигура на прекрасном коне, и эта крохотная шапочка с павлиньим пером, заколотая на роскошных её волосах длинными костяными гребнями и заколками, — всё это доставляло Сергею невыразимое и теперь уже непритворное наслаждение.
— Как вы прекрасны, — повторил он, и такое покорное, собачье выражение появилось в его глазах, что Екатерина поняла — он и в самом деле говорит правду.
А Сергей продолжал:
— Как я хотел бы быть вашей лайковой перчаткой, чтобы касаться вашей руки, или быть вашим жемчужным ожерельем, так крепко впившимся в вашу прелестную шейку, или даже вашей прелестной шапочкой, которая так вам идёт...
Он не договорил.
— Почему вы знаете, что сердце моё не занято? — прямо, без обиняков спросила Екатерина.
— Этого не допустит Бог, он видит, какой страстью я пылаю, и не захочет лишить меня любви и жизни.
— Это что, объяснение в любви? — опять прямо спросила она.
— Разве вы ещё не знаете, как я к вам отношусь? — удивлённо произнёс Салтыков, пожирая глазами всю её изящную фигуру, возвышающуюся на высоком коне.
— Откуда же мне знать? — пожала плечами Екатерина. — Разве вы когда-нибудь говорили мне об этом? И разве ваши комплименты не были адресованы многим молодым фрейлинам?
— Только через них пытался я донести до вашего сердца весь пыл моей души. И вы не поняли её призывов, не оставили своих сомнений в правдивости моих чувств...
Этот любовный флирт, эта игра взбудоражила всё существо Екатерины — ей нравилось это заигрывание, его красивые слова, хотя в душе она всё время чувствовала, что он говорит это не вполне искренне и что, наверное, и с ним также говорила Чоглокова или, того хуже, Бестужев, чтобы столкнуть, сблизить их...
И всё-таки, чувствуя некоторую фальшь в словах Сергея, она поддалась очарованию его фраз, галантности, с какой он сыпал и сыпал комплиментами, и ей уже нужно было, чтобы он без конца твердил о своей любви.
Но она осторожно оглянулась по сторонам — не видит ли кто-нибудь эту сцену, не наблюдают ли за ними внимательные глаза бесчисленных соглядатаев. Нет, как будто не было видно за деревьями ни одной раззолоченной тряпки, не слышно ни одного шороха от стука копыт по перегнившей старой листве. И всё-таки она решила прекратить этот разговор: её чересчур строгая тюрьма научила её не доверять лишним словам и лишним минутам в обществе такого известного повесы, как Сергей Салтыков.
— Пустите мою лошадь, — вместо ответа потребовала она. — Кто-нибудь увидит нас, и пойдут нехорошие слухи.
Он продолжал крепко держать повод её коня.
— Скажите лишь одно слово, чтобы я знал, что и вы ко мне неравнодушны, — почти приказал он. — Тогда я отпущу вас...
Снова оглянувшись, она тихонько ответила:
— Пусть будет так, только пустите меня.
— Нет, повторите это так, чтобы я понял, что это сказано без насилия и добровольно.
— Хорошо, да, да, — покраснев и желая вырваться из этого очаровательного плена, произнесла она.
— Теперь я спокоен, теперь моя душа будет постоянно стремиться к вашей, пока не соединит нас несказанное счастье...
Он отпустил повод её коня, и она отъехала подальше, чтобы с безопасного расстояния крикнуть ему:
— Нет, нет!
— Да, да! — смеясь, ответил он. — Слово дано!
Она ещё отрицательно качала головой, направляя коня к поляне, где расположились все молодые и старые придворные на широких больших коврах, приготовленных для завтрака в лесу.
