Блаженное, праздное времяпрепровождение заменяло Григорию всё. Государственные дела были ему скучны и чужды, а его высказывания в Государственном совете не вызывали ничего, кроме смеха над глупостью фаворита. Она любила Григория всем сердцем, но очень скоро поняла, что ничто не может вывести его из ленивой спячки, кроме карт, женщин и вина.
Екатерина знала о его многочисленных любовницах, терпела от него побои, сносила синяки и всё прощала. Много позже она писала новому фавориту, Григорию Потёмкину: «Сей бы и до смерти остался, кабы сам не скучал».
Она перешла к передней стенке кареты, у которой был устроен крохотный вырезной столик, по сходству с известным растением названный «бобком», и села на большой высокий стул за этим столиком. На блестящей поверхности «бобка» были поставлены большая бронзовая чернильница и бронзовая же табакерка, из которой Екатерина время от времени доставала табак и вкладывала его в нос.
Чернильница была словно гвоздь, пришпиливший столик к дну кареты и мешавший ему сдвигаться с места во время толчков и покачиваний.
А рядом, в стакане из гранита, торчали гусиные перья, остро и тонко очиненные её секретарями и услужливо подставленные под правую руку государыни.
Екатерина взяла большое перо, обмакнула его в чернила и приготовилась писать на одном из листков стопки бумаги, также старательно приготовленной её секретарями, которые ехали в следовавшей за императрицей коляске.
Даже здесь, во время поездки на богомолье в знаменитую Троице-Сергиеву лавру, не могла Екатерина отказаться от своего излюбленного занятия — писать и писать. Теперь она приготовилась описать своего нового любимца всегдашнему корреспонденту из Германии — Гримму. Она прекрасно отдавала себе отчёт в том, что все её строчки сразу же будут напечатаны во всех газетах Европы, и писала именно так, чтобы они и стали известны всему миру. Слишком хорошо понимала она значение печатного слова и всегда старалась, чтобы о событиях при русском дворе узнали не от какого-нибудь писаки, а из первых рук, из уст самой императрицы. Это давало ей возможность освещать события с её точки зрения, так, как это было удобно и выгодно именно ей, русской императрице...
«...Я отдалилась от некоего превосходного, но чересчур скучного господина, которого немедленно заменил, сама уж, право, не знаю точно как, один величайший забавник, самый интересный чудак, какого только можно видеть в наш железный век! ... Ах, что за хорошая голова у этого человека! Этот мир (Кучук-Кайнарджийский мир с Турцией, подписанный 14 июля 1774 года) — его дело более, чем кого-нибудь другого. И эта хорошая голова забавна, как дьявол!»
Изредка она поднимала голову и взглядывала на большое сильное тело Григория Потёмкина, раскинувшееся на мягком диване. Его левый глаз закрывала синяя надглазная повязка, но и из-под неё виднелись длинные чёрные иглы ресниц. А правый глаз, косой, но теперь прикрытый синеватым веком тоже с длинными чёрными ресницами, пересекала прядь чёрных волнистых волос, падавших на плечи густыми локонами. Он не носил париков — при такой вьющейся чёрной шевелюре они были ему ни к чему.
Несмотря на уродство — вытекший глаз, Екатерина считала, что он удивительный красавец, что в подмётки ему не годится ни один из прославленных красавцев восемнадцатого века. Он был строен, значителен на удивление, его высокая грудь хорошо прикрывалась золочёными камзолами и военными кафтанами, развёрнутые и тоже высокие плечи делали его фигуру удивительной по рисунку. Недаром вокруг Потёмкина вилось такое количество женщин.
Впрочем, не все женщины считали Потёмкина красавцем. Вот Катя Шаргородская, втихомолку пристроившаяся на одном из мягких сидений в самой глубине кареты, неизменная спутница Екатерины во всех её поездках, словно бы талисман, называла Потёмкина циклопом, презрительно кривила губы при одном его появлении, но всегда честно и наивно говорила императрице:
— Этот человек — чёрт, но какой умный, какой остроумный и резкий! Не зря не любят его все придворные...
Екатерина знала цену любви придворных и потому лишь усмехалась при этих словах Кати Шаргородской. Она привыкла доверять ей, потому что Екатерина Ивановна в роковой день июня 1762 года не побоялась влезть вместе с хозяйкой в потрёпанную коляску и поехала с ней навстречу трону или эшафоту. Потому и брала её теперь с собой в каждую поездку Екатерина — считала, что, как и тогда, в день переворота, приносит ей её любимая горничная удачу...
Знала Екатерина, что не только не любят придворные Потёмкина, но и просто ненавидят, что не мешает им по утрам собираться в его приёмной и униженно выпрашивать милостей, чинов, денег, крестьян...
Она умилённо смотрела, как стекает из уголка губ на расшитый генеральский воротник тоненькая струйка слюны, а сами губы, полные и слегка вывернутые, вздрагивают во сне. Он казался ей большим и пушистым, но грозным и опасным зверем, хоть она и не знала за собой качеств дрессировщицы.
Почему именно Потёмкин сделался её фаворитом? Почему он сумел покорить не только сердце, но и ум её, рассудительный и скорее холодный, чем увлекающийся? Почему он стал неизменным советником во всех её государственных делах? Почему без совета с ним она не предпринимает теперь никаких шагов?
Ей вспомнилось, как привели Потёмкина во дворец братья Орловы. Было это вскоре после переворота, Алексей и Григорий вздумали потешить матушку-императрицу.
Она не помнила, было это на малом или большом приёме во дворце, но сияние тысяч свечей, отражающееся в раззолоченных мундирах и сверкающих камзолах, в драгоценностях придворных дам, она чётко видела перед собой.
Екатерина вышла из распахнутых высоченных резных дверей, раскинутых перед ней её шталмейстерами, и вся зала словно по команде образовала двухсторонний ряд придворных.
В самых первых рядах стояли Орловы. Их головы возвышались над всеми другими, и Екатерина в который раз изумлённо порадовалась высоте их роста и красоте лиц.
Едва она дошла до Григория Орлова, слегка кланяясь во все стороны, как её возлюбленный тихонько прошептал:
— Дозволь, матушка-государыня, представить тебе старого товарища моего, корнета Потёмкина...
Екатерина смерила взглядом Григория и медленно, но громко произнесла со своим немецким выговором, но по-русски:
— Сколько мне помнится, Потёмкину я собственноручно проставила в указе чин — поручик, или у меня уж и память отшибло?
Григорий Орлов несколько смутился, но тут же ответил:
— Матушка, да это я по старой дружбе, а прежде он был корнет, ну а теперь уж буду называть его поручиком...
Екатерина повернулась к Потёмкину, отметила его одинаковый с Орловым рост, высокую, сильную и стройную фигуру, смугловатое, но чистое лицо двадцатидвухлетнего офицера и сказала, глядя прямо в чёрные, слегка раскосые глаза будущего фаворита:
— Надеюсь, вы не в обиде на то, что старый товарищ назвал вас старым чином, таким образом несколько понизив вас в чинах...
