Добавим: Анатолий Фиолетов, Анатолий Гамма, Александр Биск, Иван Мунц, Леонид Нежданов, Владимир Дитрихштейн — тот юный немец, с которым вдвоем Катаев в 1914-м впервые пришел к Бунину.
Петр Ершов в мемуарах таким вспоминает своего сотоварища: «Катаев все еще ходил в военных рейтузах и френче, весело щурил монгольские глаза, походя острил и сыпал экспромтами. Всегда шумливый, категоричный, приподнятый, он любил читать свои стихи, тоже приподнятые, патетические. И когда начинал читать, глаза его расширялись, голос звучал сочно и глубоко».
Обычно вечер состоял из нескольких отделений: в первом и во втором — лекция о литературе, музыка, мелодекламация, пластический танец, третье носило название «При свете Зеленой лампы» — стихи. Четвертое — «Ералаш Зеленой лампы» — состояло из инсценировок юмористических рассказов и загадочных «оживленных гравюр». Пятое отделение: «Бал Зеленой лампы — танцы под рояль до утра, дирижер И. Мунц». Билеты желающие могли приобрести как в магазине «Одесских новостей» на Дерибасовской, так и в консерватории у швейцара.
Вот отзыв о первом вечере 4 февраля 1918 года в «Одесских новостях»: «Сосредоточенный пасьянс молодых надежд и упований — в зеленом кругу интимной лампы. Кто из них избран, кто обречен? Как сложатся карты их поэтической судьбы?» А вот одесский журнал «Огонек»: «Из семи поэтов, читавших свои произведения, ни об одном по совести нельзя сказать, что на произведениях его не лежит печать одаренности».
В программке второго вечера 17 марта публику извещали: «Готовится Третий интимный вечер с лекцией о Чайковском и Четвертый интимный вечер — постановка пьесы Юр. Олеши «Маленькое сердце» в сукнах» (костюмированная. — С. Ж).
Эта трехактная пьеса в стихах (не сохранившаяся) была написана Олешей под впечатлением от стихотворения Шишовой «Смерть» о самоубийстве юноши из-за любви, которое завершалось так:
Бедненький мертвый мальчик, я, как черная злая кошка,
Была на Вашем пути…
Хрупкий такой и нежный, подождите меня немножко
— Я тоже должна уйти…
(Кстати, Зинаиду Шишову, в дальнейшем не только поэтессу, но и детскую писательницу, перед смертью в 1977-м причащал в Москве мой отец-священник: она произвела на него впечатление человека, много испытавшего.)
Премьере «Маленького сердца» Олеши в зале консерватории предшествовал катаевский доклад о символизме.
Он же и был помощником режиссера. В сцене, когда некто «златоволосый Антек» пускает в себя пулю, Валентин должен был выстрелить за кулисами из револьвера, который дал осечку. Пришлось долбануть табуреткой по доскам. Публика была в восторге. Олеша выходил кланяться, а Катаев раздвигал и задвигал занавес.
У зеленоламповцев было свое «Яблочко» — юмористический бюллетень, издаваемый корпорацией студентов, руководимых лозунгом: «Живи пока живется! Смотри на все юмористично и презирай бездарь!», где поэт Борис Бобович писал: «Почему Одесса входить в состав Украины может? Почему же наш журнал называться «Яблочком» не может?»
В июле 1918 года состоялось «поэзо-концертное турне» по Украине.
Зеленоламповцы рекламировали друг друга с горделивым пафосом, и по литературной Одессе даже ходила эпиграмма:
Тебе мой голос не судья.
Я воздержусь от личных мнений.
Ты говоришь — Катаев бог,
Он говорит — Олеша гений.
Впрочем, с большей охотой обменивались нещадной критикой и просто издевками, и эта взаимная придирчивость, пожалуй, была закваской, делавшей их союз прочнее.
Шишова: «Мы вели себя как передравшиеся щенки. Ругали друг друга за каждую слабую (по нашим тогдашним понятиям) строку, подмечали слащавость, подражательность. Писали друг на друга пародии». Ершов: «Катаев обычно рубил с плеча, безжалостно критикуя слабые места. Олеша же, маленький, коренастый, ширококостный, задирал дрыгающие ножки в несоразмерно больших ботинках, морщился не то от смеха, не то от боли и жалобно стонал: ой, плохо! ох, как плохо…»
А это анонимная эпиграмма из того же «Яблочка»:
Меж нами спор, но право очень мелкий.
Пусть Истина рассудит нас сама:
Я не простил тебе под Бунина подделки,
А ты… простить не можешь мне ума.
И снова Бунин
Октябрьскую революцию Катаев встретил в госпитале.
Власти в Одессе сменялись стремительно. Так с декабря 1917-го до января 1918-го в городе было троевластие: Одесская городская дума, Военный совет и Румчерод
[9]. Затем на три месяца установились Советы, но уже в марте началась австро-немецкая оккупация, под которой власть переходила от Центральной рады к гетманщине Скоропадского.
В самом начале июля в Одессу приехали Бунин с женой. (Муромцева писала в дневнике: «Ян со слезами сказал: «Никогда не переезжал с таким чувством границы! Весь дрожу! Неужели наконец я избавился от власти этого скотского народа!» Болезненно счастлив был, когда немец дал в морду какому-то большевику, вздумавшему что сделать еще по-большевицки».) Постепенно сюда съезжалось множество ярких людей. Надежда Тэффи, Алексей Толстой, Максимилиан Волошин, Аркадий Аверченко, Николай Евреинов, Татьяна Щепкина-Куперник, Иван Соколов-Микитов, Марк Алданов, поэты Дон Аминадо (Аминад Шполянский) и Михаил Цетлин… Для них Одесса стала местом недолгой передышки в стране, охваченной смутой («глаз тайфуна» — по катаевскому выражению), и одновременно отправной точкой для отбытия к другим берегам. Концертировало кабаре «Летучая мышь» Никиты Балиева, исполняла романсы Надежда Плевицкая. Приехали популярные артисты Леонид Собинов, Александр Вертинский (Олеша запомнил его выступление в черном балахоне Пьеро), Вера Холодная, Вера Каралли, Екатерина Рощина-Инсарова, Елена Полевицкая. Вернулась поэтесса Вера Инбер. Все перемешались — социалисты, либералы, монархисты… Появились редактор «Русского слова» Федор Благов, лидер октябристов Михаил Родзянко, один из организаторов Белого движения Василий Шульгин, начавший издавать газету «Россия». Катаев отметил у Бунина среди «именитых адвокатов, врачей, литераторов» и академика Овсянико-Куликовского, редактора «Вестника Европы»
[10].
Однажды Бунин зашел к Катаеву и завел разговор с его отцом, интересовавшимся, хороши ли «Валины произведения».
В 1960-е годы Валентин Петрович рассказал Василию Аксенову, что плескался в ванной в холодной воде, было жарко, да и горячая отсутствовала, когда отец, заглянув, сообщил дрожащим голосом: «Валя, к тебе, кажется, академик Бунин».
