– Как я понял, – спокойно сказал парень, – создается комиссия наподобие карательного отряда?
– Ты что плетешь?! – вскипел Лупиков и тут же побагровел от возмущения.
Быков остановил его движением руки. Он подошел к юноше, вперил в него взгляд.
– Ты отказываешься или нет? – поставил вопрос ребром.
– Убейте меня, но я не пойду отбирать у людей последнее! – сказал Богдан.
– Пойдешь! – закричал Быков. – У меня пойдешь!
– А если не захочу? Кто меня заставит?
– А нет, то поедешь на Соловки[21], если СОУ не пришьют.
Это страшное слово Богдан услышал в селе, кажется, еще в двадцать восьмом году. Никто толком не знал, что оно значит, но слышали о ночных арестах по селам за это СОУ. Ходили слухи, что арестанты исчезали бесследно. Богдан вспомнил больную мать. Что будет с ней, если его арестуют за СОУ? Как будут жить без него младшие сестры-двойняшки? Но как идти по хатам, трясти пустые сумки людей, рядом с которыми он вырос? Заглядывать в пустые соседские кладовые? Он не сможет.
– Простите, – сказал он тихо. – Я не смогу. Сейчас не могу, – прибавил Богдан. – Впоследствии присоединюсь, а теперь мне нужно морально подготовиться. Я не хочу подводить членов комиссии.
– Я возьму его на поруки! – поднялся Осип Петухов. – Можно?
– Можно, – ответил Быков. Осип не заметил недовольства в голосе вновь назначенного. – Комсомольцы могут быть свободны, а вы останьтесь. Нужно решить еще несколько вопросов.
Глава 48
Со смертью матери исчезли из жизни Вари свет и радость. Печаль была повсюду. Она поселилась в доме, заполнила собой когда-то такой веселый садик, рыскала по опустевшим дворам. Печаль легла на широкие плечи Павла Серафимовича, отчего они опустились, грузом давила на спину – сильный и крепкий мужчина сразу как-то сжался, ходил, опустив глаза в землю. В душе – сплошная темная бездна. Казалось, еще один шаг – и бездна поглотит, проглотит его навсегда. Даже не верилось, что всего три года назад вся семья Черножуковых была крепкой, дружной и счастливой, и казалось, что нарушить привычную жизнь не сможет ничто.
Нововведения заставили исчезнуть, но не сдаться брата Федора и его жену Оксану. Гордо, достойно, не желая слепого повиновения, ушел из жизни вместе со всем семейством Гордей Черножуков. Потом Надежда. Она не смогла так легко отказаться от того, что по праву принадлежало им. Между покорной жизнью и свободной смертью выбрала второе. Сын Михаил жив, но для отца он тоже умер, по крайней мере в душе. А Павел Серафимович, самый старший в семье (если не считать немощную мать), – живет. Но можно ли назвать это жизнью, когда знаешь, что придет весна и уже не будет того ощущения праздника в душе, когда плуг разрежет отдохнувшую за зиму землю? А какая была земля! Как масло! Хоть бери и мажь на хлеб! Нет лошадей, нет земли, а она до сих пор не отпускает, все снится по ночам. Кажется, будто сам врос вековыми корнями в эту родную землю, а теперь вырвали заживо, но нет же. Нельзя выкорчевать столетний дуб вместе со всеми корнями. Где-то глубоко все равно они останутся. Они никогда не дадут ростков, потому что мертвы. В своей земле, но уже не живые. Так и у него – остался лоскут земли с мертвыми корнями, с искалеченной душой.
Павел Серафимович зашел в хату. Варя кормила бабушку.
– Вы опять туда ходили? – спросила Варя, имея в виду могилу матери.
– Да, – ответил глухо. Сел у окна, куда-то смотрит, но дочка знает, что он ничего перед собой не видит.
– Зачем себя мучить?
– Поговорить захотелось, – грустно ответил.
– Вы же не только себя, но и меня мучаете, – беззлобно упрекнула Варя.
– Ой, Ласточка, – вздыхает отец, – если бы не ты, пошел бы вслед за ней. За Ольгу я не волнуюсь, она справится. А вот ты…
– Варька, это ты? – будто опомнившись, спросила бабка.
– А кто же еще?
– Почему ты меня кормишь? – спросила старушка, пощупав корявыми сухими руками лицо внучки.
– Потому что вы хотите есть.
– Я хочу, чтобы меня покормила Надька.
– Не капризничайте, – спокойно сказала Варя. Она бросила быстрый взгляд на отца, заметила, как вздрогнули его губы, мелко затряслись пальцы. – Я вас тоже могу покормить.
– А где Надька? – не унималась бабка.
– Коров пошла доить, – объяснила Варя.
– Коров? Это хорошо, – согласилась старушка. Она проглотила несколько ложек каши и опять принялась за свое: – Что-то я ее давно не слышала.
– Как это? – притворно удивилась Варя. – Она только сегодня утром с вами разговаривала.
– Сегодня?
– Да.
– Не помню.
– Так вы же просто забыли!
Старушка помолчала, пережевывая беззубым ртом мякоть размоченного хлеба.
– Правда? Это у меня такая уже память, – сказала старушка. – Хорошо помню, как в первый раз взяла невестку на поле, – погрузилась бабка в воспоминания о далеком прошлом. – Ну, думаю, посмотрю, кого взял в жены мой старший сын. А она такая работящая, такая проворная! Не девка – огонь! Надя! – позвала она.
– Она коров доит, – напомнила Варя.
– Я хочу услышать свою невестку!
– Она скоро вернется, – спокойным голосом сказала Варя. – Расскажите лучше, как вы устроили испытание молодой невестке, – попросила Варя, потому что знала: сейчас бабка Секлета начнет рассказывать и может говорить долго, не обращая внимания на то, что ее никто не слушает. Так и случилось.
Павел Серафимович страдал, слушая воспоминания о времени, когда был счастлив, а жизнь казалась такой долгой, радостной и безоблачной. Он вышел во двор, Варя – за ним.
– Не ходите туда, – попросила Варя. – Вы думаете, мне легче? Но жизнь продолжается. У вас есть внуки, которым вы нужны, есть я, наконец!
Павел Серафимович собрался что-то ответить, но заметил Олесю, которая бежала к ним через дорогу.
– Ты чего простоволосая? – спросил он. – Холодно уже, простудишься.
– Я на минутку, – сказала запыхавшаяся внучка. – Слышали, что прислали уполномоченного коммуниста от райкома? – спросила она.
– Мы теперь не только слышим, а еще и видим, – с иронией ответил мужчина, посмотрев через забор на дом, отмеченный красным флагом.
– Так вот, он создал бригады, которые будут изымать зерно, – сообщила Олеся.
– Какое? У кого?
– Все, что осталось. И у всех!
– Это невозможно! – сказал Павел Серафимович и прибавил: – Конечно же, если руководствоваться здравым смыслом.
– Я не знаю, чем они там руководствуются, но комиссии уже сформированы, готовят подводы.
– На эти подводы им нечего будет класть, – заметил Павел Серафимович. – И кто же в той комиссии? Как всегда, твой муж?
