– Можешь не спешить, все остынет. Хочу своей Ласточке гостинцы отдать.
– Не маленькая, – заметила мать, – подождет.
– Да, папа, – поддержала Варя мать. – Вы поешьте с дороги, согрейтесь, а потом…
– Никаких потом! – улыбнулся отец. Он достал из мешка черные сапожки. – Держи!
– Ой! Какие же красивые! – Варя захлопала в ладошки.
Отец посмотрел на дочку. Сколько радости на лице! Глаза светятся. Уже и девушка, а выражение лица до сих пор такое наивное и детское…
– Спасибо, папа! – Варя сразу примерила обновку. – Как на меня шиты! А еще и шнурочки есть! Такие хорошенькие!
– Носи на здоровье! – произнес отец и довольно улыбнулся. – Это еще не все. Вот вам с матерью по теплому платку! – сказал он и подал два больших шерстяных клетчатых платка.
– Зачем ты мне купил? Лучше бы Оле подарил, – беззлобно упрекнула жена, рассматривая подарок.
– И об Оле не забыл! Точь-в-точь такой и ей прикупил. Хотел раздать подарки на Рождество, а потом подумал: зачем ожидать? На дворе стужа, поэтому грейтесь, девочки мои, и отца не забывайте!
– Такое скажете, папа! Как мы можем вас забыть?!
– Всякое, доченька, в жизни бывает, – вздохнул отец. – Михаилу новые валенки купил.
– А себе? – спросила Варя.
– Разве я для себя живу? Для вас, дети, для вас.
– Папа, а можно я свои старые сапожки Ганнусе подарю? – осторожно спросила Варя.
– Какие же они старые? Они еще хорошие, даже не чиненные, – ответил отец. – Одни намокнут, так другие можно будет обуть.
– Варя, – в разговор вмешалась мать, – я понимаю, что ты у нас щедрая душа. Признайся, коню успела подсунуть кусок сахара?
– Небольшой кусочек, – созналась Варя и зарделась.
– И бусы красные успела подружке подарить?
– Да. – Варя опустила голову и снова покраснела.
– Я уже промолчала о бусах, потому что это игрушка, забава девчоночья. Но сапоги – совсем другое дело. Это дорогой подарок. Понимаешь? Нельзя весь мир обогреть, ты же не солнце. И мы не такие богатые, чтобы сапоги раздаривать налево и направо!
– Но я же не кому-то, а Ганнусе хотела подарить, – тихо произнесла Варя. – Мы с ней выросли вместе, она мне как сестра.
– Пусть отец свое слово скажет, – отозвалась мать. – Я против.
– Папа, что же ты молчишь? – Варя с надеждой посмотрела на отца.
– Что я должен сказать? Ты уже не ребенок, должна понимать, что сапоги не у всех есть, потому что это вещь дорогая.
– Папа, но у нее совсем дырявые сапоги!
– Так пусть отец починит.
– Но… Но… – Варино лицо мгновенно стало красным. Набравшись смелости, сказала: – Клянусь, что больше ничего не буду раздавать, но я уже пообещала Ганнусе, что отдам их! И что же мне теперь делать?!
– Плохо, когда человек не хозяин своего слова, – ответил отец. – А еще хуже, когда надежды не осуществляются. Только поэтому я позволяю тебе сделать этот подарок, но запомни: в последний раз!
– Спасибо! – просияла девушка, и в ее глазах заблестели слезы. – А вот и Ганнуся! – вскрикнула она, кинувшись к окну. – А я слышу: калитка скрипнула! Так и подумала, что это моя дорогая подружка! – весело щебетала девушка. – Я пойду?
– Лети уже, Ласточка, – усмехнулся в усы Павел Серафимович.
А уже через мгновение в старой хате Черножуковых две подружки щебетали, смеялись и расхаживали в кожаных сапожках.
Глава 12
Под вечер метель немного утихла и пошел тихий благостный снежок. Село сразу будто повеселело, ожило. Припорошенные снегом хаты побелели, стали наряднее, будто загордились под новыми шляпами. Черные поля и огороды задремали, согреваясь под новеньким одеялом. На улицу выбежала детвора, кто в собственной обуви, а кто и в родительской – грех не осыпать друг друга первым снегом, не пройтись в валенках по девственному, не затоптанному людьми и скотом снежному ковру.
Павел Серафимович как раз засмотрелся в окно, наблюдая за детской возней возле небольшого сугроба, когда заметил кобзаря Данилу и его поводыря. Мужчина сразу же вышел на улицу, пригласил их в дом. Данила зашел, отряхнул снег с шапки и кожуха, вежливо поздоровался с хозяевами.
– Деточка, ты же совсем замерз! – заохала хозяйка. – Разувайся и лезь на печь отогреваться!
Пока Павел Серафимович провожал гостя к столу, жена высыпала из котомки на печь мешочек проса, простелила кожух.
– Залезай, Василек, – скомандовала она. – Да побыстрее! Ложись на кожух, а я тебе еще и одеяло теплое принесу. Еще моя мама (царство ей небесное!) научила меня, как отогреваться, чтобы не заболеть, – говорила она мальчишке, который не переставал трястись от холода. – А теперь попей горяченького молочка с медом. Отогреешься, потом я тебя, детка, накормлю.
– Спасибо вам, – тихонько сказал парнишка. Он выпил молоко, свернулся калачиком и сразу же закрыл глаза. Женщина осторожно накрыла его одеялом, но Василек этого уже не слышал: он крепко заснул.
Павел Серафимович подождал, пока старик поест клецки с жареным луком, подал ему еще теплого узвара.
– Благодарю тебя, добрый человек! – сказал Данила, поев. – Пусть тебя Бог бережет и посылает всех благ за твое милосердие!
– Пошлет ли? – задумчиво произнес Павел Серафимович. – Ждал я тебя, Данила, давно ждал.
– И что ты хотел услышать?
– Тревожит меня эта коллективизация.
– Не тебя, хозяин, одного, – сказал старик. – Всюду что-то творится непонятное и плохое.
– Расскажи мне, идут ли люди в колхозы? – поинтересовался мужчина.
– Идут те, кому терять ничего. Если всю жизнь прожил с голым задом, то какая ему разница, где дальше быть? Не все ли равно, где им светить? И что такому терять? Если нет хаты, то и пожара бояться нечего. Разве я не правду говорю?
– Да, – согласился мужчина, – ты всегда правду-матушку говоришь, потому и хочу тебя послушать.
– Если у бедняцкой семьи был небольшой надел земли и одна корова, что ей терять? У таких нечего забирать, поскольку все равно небольшие наделы для собственного хозяйства оставляют. Вот такие крестьяне и записываются в коммуны. А больше всего страдают те хозяева, кто приобрел себе и земли, и скот, и инвентарь. Запугивают их: кто не пойдет в колхоз добровольно, отберем все силой.
– И отбирают?
– Слышал, что уже есть такие случаи. Был хозяин своего надела, стал кулаком, врагом советской власти. А какой из того человека враг? Вот у тебя достаток, а не задрал же нос так, что и кочергой не достанешь, не отвернулся ни от Церкви, ни от Бога, ни от людей. Что ты плохого сделал советской власти? – уже тише продолжал кобзарь. – Налоги заплатил? Заплатил! Что-то украл? Нет! Кого-то обидел, плохим словом обозвал? Тоже нет. Мог бы меня, старого слепца, не пустить погреться? Да, но ты всегда был к людям обращен лицом, а не спиной. Какой из тебя враг?
