В популярных статьях о «кошмаре Дженкина» пишут примерно следующее: и он, и Дарвин, как все в то время, верили в «слитную наследственность», «кровь» по-старинному, поэтому Дарвин не сумел оспорить Дженкина, но генетика доказала, что гены не сливаются и не теряются, а переходят из поколения в поколение в скрытом виде, что и доказывает уравнение Харди — Вайнберга (какой же дурак не знает уравнения Харди — Вайнберга?). «Лирик», не расстраивайтесь: все можно объяснить проще. В «слитную наследственность» Дарвин не очень-то верил, скорее уж в какую-то супердискретную: есть геммулы руки, геммулы ноги, и все они разные. Но в данном случае это не так важно, как открытый им естественный отбор.
Из того, что гены — отдельные единицы, еще не следует, что их мутантные варианты не пропадут, если их носит в себе всего один индивид. Мутации могут быть доминантными, рецессивными, генными, хромосомными, тут есть нюансы, но в любом случае они могут потеряться: их носитель может умереть, не оставив наследников, или ни один из наследников может их не получить, а если получит, тоже может погибнуть и так далее. Но если детей у мутанта будет много, и все или хотя бы часть их унаследуют мутантный аллель (или хромосому), и выживут, и мутация окажется полезна (например, обладание ею делает индивида очень привлекательным для противоположного пола), то постепенно мутанты вытеснят «нормальных». Так что белый король, если бы его белизна действительно была полезна (и если бы его никто сразу не пристрелил), мог постепенно сделать остров белым.
Завершая фрагмент о «кошмаре Дженкина», Дарвин заявил, что иногда «все особи одного вида оказывались сходно модифицированными без участия какого бы то ни было отбора». Приехали: человек, открывший, что виды образуются по закону естественного отбора, говорит, что можно создать новый вид и без отбора. Но что делать, если и вправду можно? Это можно сделать искусственно: приделать животным какие-нибудь новые гены и, скрещивая их, вывести черт-те что. Но подобное бывает и в естественных условиях. В 1930-е годы советские генетики Дубинин и Ромашов и американец Райт описали явление «дрейф генов». В маленькой изолированной популяции, если вдруг погибнут одна или несколько особей и по случайному совпадению все они будут нормального цвета, а остальные альбиносы, норма исчезнет и все станут альбиносами независимо от того, полезно это или нет. Крайний случай дрейфа генов называют «эффектом основателя» (гипотезу предложил американец Майр в 1940-х годах): в очень малой популяции, где законы статистики нарушены, один-единственный мутант может породить новый вид при удачном стечении обстоятельств: этот красавец умудрился спариться со всеми самками (а их, допустим, всего-то пять) и каждый раз передавал детенышу свой мутантный аллель или хромосому, а другие самцы случайно померли… Так что если население острова, на котором поселился белый король, было очень маленьким, он мог сделать белым весь островок независимо от того, выгодно быть белым или нет.
Но если вид может получиться без естественного отбора, значит, отбора не существует? Не значит: если в космическом корабле, стоящем на Земле, гравитация не действует, из этого не следует, что на Земле ее нет. Если в результате дрейфа в маленькой группе распространилась мутация, которая сильно мешает жить, группа может вымереть; если результат дрейфа оказался полезен, она станет родоначальником нового вида, вот только если на ее территорию запустят чужаков, более закаленных, приобретших свои качества не по счастливой случайности, а в результате отбора, она вряд ли выдержит конкуренцию с ними.
Отвечать Дженкину публично Дарвин не стал, это сделал Уоллес в октябрьском (1867) номере «Ежеквартального научного журнала». Благородный человек, он защищал концепцию коллеги, хотя в это же время между ними шел ожесточенный спор: Дарвин продумывал идею полового отбора, Уоллес ее отвергал. По Дарвину, самцы птиц ярко окрашены потому, что это повышает их шансы на успех у самок; Уоллес считал, что окраска имеет исключительно защитную функцию. Дарвин: «Меня поражает моя глупость — конечно, Ваше понимание гораздо глубже и яснее, чем мое» (но от своего понимания не отказался).
Август 1867 года Дарвины провели на острове Уайт; через несколько дней после их возвращения в Дауни появился Владимир Ковалевский, привез в подарок чай — это стало традицией — и объявил, что в России раньше, чем в Англии, вышел первый том «Изменений». В сентябре приезжали с женами Грей и его друг, публицист Чарлз Нортон; последний привез еще молодую свояченицу Сару Седжвик, на которую Уильям положил глаз. Дарвин чувствовал себя хорошо за одним исключением — кратковременным приступом потери памяти. Джоунз сказал, что надо прекратить умственную работу. Но Дарвин таких советов больше не слушал. Всем писал, что здоров, и, видимо, так и было — он любил пожаловаться и сделал бы это, если бы были основания.
«Дорогой сэр! Заботясь о спасении Вашей бессмертной души, я надеюсь, что Вы простите мое обращение к человеку, с коим я не имею привилегии личного знакомства, но к чьему высокому интеллекту и репутации я испытываю глубочайшее уважение, и что Вы позволите представить на Ваше рассмотрение соображения, которые понуждают нас заботиться о том, чтобы прийти к Господу и обеспечить себе Его покровительство ныне и присно, а также порекомендовать Вам средства, которые Небеса в своей бесконечной благости предназначили для того, чтобы падший человек обрел смысл существования…» Далее Дарвину предлагалось стать обладателем «божественного принципа моральной и интеллектуальной деятельности души, который застрахует его обладателя от Божьего гнева и гарантированно спасет от вечных мук и адского огня».
Это письмо, пришедшее в октябре и удивительно напоминающее рекламу страхового полиса, было первым из серии посланий проповедника Джозефа Плимсола. Дарвин при всей его вежливости не ответил, возможно, потому, что цена в рекламе не указывалась. 15 ноября он закончил корректуру «Изменений» и взялся писать статью о примулах. Эмма — тетке: «Книга Чарлза готова, и он наслаждается досугом, хотя не умеет этого… Мне жаль, что он не может просто курить трубку или размышлять подобно корове…»
«Изменения» вышли 30 января 1868 года, автор трепетал, говорил, что его самого тошнит от скуки, едва он прочтет несколько страниц, но тираж раскупили за неделю. «Пэлл-Мэл» похвалила книгу за «благородное спокойствие». Другие рецензии были сдержанно-благоприятны, и даже «Атеней» промолчал. Еще приятное: Джордж получил степень бакалавра и приглашение на работу в Итон. «Старина, дорогой мой, я так рад… Я всегда говорил, с самых ранних твоих дней, что с такой энергией, настойчивостью и талантом ты преуспеешь; но я никогда не ожидал столь блестящего успеха. Снова и снова я поздравляю тебя. Мои руки дрожат, и я едва могу писать…»
До сих пор мы молчали о том, что с февраля 1867 года Дарвин делал странную, никому не понятную работу. Он просил товарища по «Биглю», Саливена, расспрашивать знакомых миссионеров об огнеземельцах: что они делают, когда радуются, печалятся и удивляются, пожимают ли плечами, моргают ли. То же он просил разузнать Мюллера о бразильцах, с подобными вопросами о жителях разных островов обратился к Уоллесу. Тот удивился, что подобный вздор интересует ученого. Дарвин ответил, что согласен, вздор, но вопросы продолжал рассылать по всему земному шару. Краснеют ли дикари? Хмурятся ли? Надувают ли губы их дети, когда недовольны, и как именно надувают? Пожалуйста, если вас не затруднит, нарисуйте…
