Оксфордский диспут часто представляют конфликтом религии с наукой. Это не совсем верно. Гукер, к примеру, был религиозен. Конфликт был чисто английский — Ватикан вообще на «Происхождение видов» не реагировал — и скорее политический: одна сторона — консервативная англиканская «высокая» церковь, другая — все остальные. 18 февраля 1860 года Дарвин писал Грею, что несколько священнослужителей «идут со мной далеко»: Дженинс, Генсло, например. Иннес сказал, что религия и наука идут своими путями, не мешая друг другу. Анонимы в «Английском пастыре» и «Бостонском христианском исследователе» расхвалили «Происхождение видов». Бейден Пауэлл написал Дарвину, что книга «должна вызвать победу великого принципа саморазвивающейся природы». Он был англиканцем, но отошел от «высокой церкви», а в марте 1860-го, незадолго до смерти, с шестью другими священниками издал книгу «Эссе и обзоры», где говорилось о необходимости осмысления Библии в соответствии с данными науки. Уилберфорс написал гневную рецензию в «Квартальном обозрении» и поместил в «Тайме» обращение, подписанное архиепископом Кентерберийским и еще двадцатью пятью епископами и грозившее семерке смелых священников церковным судом. Лайель, Дарвин (панически боявшийся высказываться по религиозным вопросам) и математик Уильям Споттсвуд подписали письмо в защиту семерки; Гукер и смельчак Хаксли — нет. (Чем завершилось противостояние? Один из семерых бунтарей, Фредерик Темпл, стал архиепископом Кентерберийским…)
А вот письмо, которое получил Дарвин 8 ноября 1859 года: «Я слишком глуп, чтобы полностью прочесть Вашу книгу сейчас; все, что я слыхал о ней, пугает меня, учитывая множество фактов, и уважение к Вашему имени, и ясное предчувствие того, что, если Вы правы, я должен отказаться от многого, что писал и во что верил. Но это мало меня волнует. Пусть Господь будет прав, а человек может ошибаться. Поведайте миру правду… Наблюдения за скрещиванием домашних животных и растений уже подготовили меня к пониманию того, что гораздо благородней та концепция Бога, которая предполагает, что Он создал первую форму, способную развиваться, чем та, что требует от Него постоянного вмешательства для решения проблем, которые Он сам создает. Я спрашиваю себя, не была ли моя прежняя вера ошибочной…» Это писал Чарлз Кингсли — духовник королевы.
Глава девятая.
ДОБРОДЕТЕЛЬ И БИФШТЕКС
В Сэдбрук-парке Дарвин жил до августа 1860 года, изучал орхидеи, которые любил смолоду, попутно увлекся другим растением, которое вдохновляло истории о вампирах и людоедах. Его новая возлюбленная, правда, ела не людей, размеры не позволяли. Росянки (Drosera) — одна из распространенных групп насекомоядных растений, ее типичный представитель — живущая на болотах росянка крупнолистная. Ее листья напоминают тарелку, верхняя часть которой покрыта волосками, на кончике каждого — искрящаяся на солнце капля; насекомое садится на каплю, прилипает, волоски-щупальца начинают изгибаться, облепляя слизью барахтающуюся жертву, и затаскивают ее в середину листа, где находятся пищеварительные ворсинки; лист смыкается над насекомым, превращаясь в подобие желудка, и садистски медленно переваривает его.
Если росянку создал Бог, это был странный поступок. Поэтому натуралисты отказывались верить глазам и считали, что гибель насекомых случайна, а росянка получает питание из почвы, как положено порядочному растению. Дарвин выкопал несколько росянок и привез домой. Лайелю, 25 ноября: «Сейчас росянка интересует меня больше, чем происхождение всех видов на свете. Но я не буду издавать статью о ней как минимум год, потому что результаты опытов пугают меня… Не любопытно ли, что растение намного более чувствительно к прикосновению, чем любой нерв человеческого тела?!» Гукеру: «Она замечательное растеньице, а точнее, необычайно смышленый зверек». Эмма — леди Лайелы «Он рассматривает росянку как живое существо, думаю, он надеется доказать, что она — животное».
Орхидеи тоже не были им забыты. Еще бы: ни одно растение не иллюстрирует его открытий — закон естественного отбора, дивергенцию, экологические взаимосвязи — так очевидно и так изящно. Это одна из наиболее многочисленных групп растений — 25 тысяч видов орхидных растут всюду, кроме Антарктики, — а также самое молодое семейство растительного мира. Орхидеи появились, когда большинство ниш было занято другими растениями, и им пришлось хитростью отвоевывать опылителей. У некоторых, опыляемых летающими насекомыми, соцветия достигают в длину трех метров, вынося цветки за пределы кроны дерева, вокруг которого они обвиваются, — так насекомые скорее увидят их. Другие прижимаются к земле, чтобы их опыляли ползающие насекомые. Цветки орхидей разнообразны с виду, но устроены по одной схеме. Один лепесток — «губа» — служит аэродромом для насекомых или колибри. Если орхидея опыляется бабочками, которые зависают над цветком, и губа может помешать им, то она, губа, поднята кверху; если цветок смотрит вниз, губа превращается в горку, с которой насекомые съезжают. Трутни не собирают нектара, поэтому для них у некоторых орхидей есть приманка — губа смазана наркотиком, от которого трутень отключается и падает в ямку, из которой есть только один узкий лаз: наркоман ползет по нему и обрушивает себе на спину пыльцу. Есть орхидеи, которых опыляют падальные мухи, — для этих извращенцев цветы пахнут тухлым мясом.
Дарвин еще 30 лет назад писал в «Хроники садовода» о том, как цветы опыляются насекомыми. Вы удивитесь, но и эта банальность считалась ересью: господствовала идея, что цветы (которые создал Бог, дабы радовать наши взоры) опыляют себя сами, а насекомые, перелетая с цветка на цветок, просто кушают нектар. Садоводы, правда, заметили, что ваниль (вид орхидных), когда ее ввезли в Англию, почему-то не желает сама себя опылять. Но это относили на счет ее дурного характера. В 1793 году немец К. Шпренгель издал книгу «Тайны оплодотворения цветов», где доказывал, что Бог приспособил цветы и насекомых не к нашим дурацким капризам, а к нуждам друг друга. Дарвин ее читал. Взаимопомощь и совместную эволюцию растений и их опылителей он вкратце уже описывал в «Естественном отборе». Теперь стал собирать примеры того, как орхидеи и насекомые приспособились друг к дружке; Гукеру назвал это занятие «шахматами».
Лето всегда было богато исследованиями: Дарвин изучал жизнь муравейников, в ассистенты взял младших детей. Фрэнсиса записал в школу Клэпхем, Леонарда — в школу Рида (писал Риду о нем: «Он не тупой, но такой тугодум, что единственная цель обучения — как-то стимулировать его ум»). Продолжал препираться с Греем, пытавшимся убедить его в существовании во все вмешивающейся Высшей силы. «Ни в чем не повинный хороший человек стоит под деревом, и его убивает удар молнии. Верите ли Вы (мне, право, очень хотелось бы это знать), что Бог намеренно убил этого человека? Многие или большинство людей верят в это; я не могу верить и не верю. Если Вы верите в это, то верите ли Вы, что когда ласточка схватит комара, то это Бог предназначил, чтобы эта определенная ласточка схватила определенного комара в определенное мгновение? Я полагаю, что человек и комар находятся в одинаковом положении. Если их смерть не предопределена, то я не вижу причин верить, что их возникновение должно быть предопределено».
Осенью в Дауни он заставил себя сесть за «Изменения домашних животных», хотя не тянуло: орхидеи и росянки интереснее. С 22 сентября по 5 ноября был с Генриеттой на курорте Истборн, там дочь указала ему на ошибку: он думал, что все голубоглазые кошки глухие, она доказала, что бывают исключения. Опубликовал статью об опылении орхидей. Меррей потребовал нового издания «Происхождения видов», пришлось все остальное бросить.
