Глава пятнадцатая.
ХВОСТ — ВСЕМУ ГОЛОВА
Мы оставили нашего героя в начале 1871 года, а начался он скверно. Беглый Хорсман грозился подать в суд за клевету (обвинение в краже приходских денег), Дарвин в ужасе воззвал к Иннесу, тот выяснил, что Хорсман сидел в тюрьме, в итоге иска не было, но нервы истрепаны. Крольчихи Гальтона не рожали крольчат нужного цвета, 30 марта в Королевском обществе Гальтон признал, что пангенезис не подтвердился. В Париже 26 марта восстание, Коммуна, в «Тайме» аноним обвинил Дарвина в «подрыве власти и морали». Рецензии на «Происхождение человека» со стороны ученых были благоприятны, но публицисты атаковали объяснение естественного рождения морали, Кобб писала в «Теологическом обозрении»: отрицание кантовского императива уничтожит мораль. Ее шокировал пример с пчелиной нравственностью, которая могла бы отличаться от нашей, лично она уверена: обретя разум, пчелы сразу станут христианами. Переписка ее с Дарвином прекратилась, за него ответила Эмма: «Что до меня, я с Вами согласна, я думаю, что направление современной мысли "опустошительно" из-за отрицания Бога. Но мне не кажется, что его [Дарвина] взгляды исключают мораль…» (За пчел неожиданно вступился преподобный Дж. Морли в «Пэлл-Мэл»: дарвиновский пример как раз доказывает, что любое разумное существо стремится к благу общества.)
Майварт выпустил брошюру «Происхождение»: Дарвина он почитает, но его «не в меру ретивые соратники в Европе» виновны в событиях в Париже. И опять о морали: не могла естественно развиться забота о слабых, хорошие люди приносили бы себя в жертву и вымерли, если кому-то поведение животных кажется моральным, это заблуждение, они руководствуются лишь «страхом наказания, желанием удовольствия и личными привязанностями», а это инстинкты низменные и ничего хорошего из них выйти не может; что касается эволюции, ее открыл средневековый иезуит Суарец и она соответствует доктринам католицизма. Майварт привел ряд возражений против естественного отбора: опять про глаз, про жирафа: если хорошо иметь длинную шею, почему не все стали жирафами? Разругал пангенезис, ссылаясь на мнения критиков, в частности Г. Льюиса: «Геммулы нельзя увидеть — как же они могут существовать?» — и заключил, точь-в-точь по Лысенко, что представление о материальных частичках наследственности «сводит органический мир к нереальности». Опубликовал он также ряд анонимных обзоров, Дарвина цитировал с передергиваниями, его коллег оскорблял, но ссоры хотел избежать и после каждой статьи писал Дарвину, как сильно его любит. Тот нашел некоторые замечания Майварта полезными и готовил их разбор для очередного издания «Происхождения видов», в публичную перепалку не вступал, это сделали Гукер, Хаксли и Уоллес, проявивший обычное благородство: он, как и Майварт, теперь считал, что духовное начало дано человеку извне, но давал Дарвину советы, как разбить доводы Майварта. Тот продолжал лютовать (за глаза) все лето. Дарвин — Гукеру, 16 сентября: «Он выставляет меня самой что ни на есть нахальной, гнусной скотиной. Не могу понять его; полагаю, что в корне этого лежит проклятое религиозное ханжество».
Несмотря на неприятности, весной 1871 года с невероятной быстротой писалась книга «Выражение эмоций у человека и животных» («The expression of the emotions in man and animals»). Медик У. Огл сказал, что видел человека, арестованного за убийство, Дарвин потребовал доклада: как тот выглядел, бледнел ли, потел ли, куда девал руки; заодно пусть доктор расскажет, как ведут себя больные на операционном столе, и выскажет свое мнение о том, почему люди дрожат. Дома материал поставляли животные: кошки потягиваются, топчась по животу хозяина, — какой в этом смысл? Дарвин собирал фотографии актеров, детей, сумасшедших, слепых, обезьян — как они выражают эмоции; фотоиллюстрации в книгах были редкостью — очень дорого, Меррей предупредил, что дохода не будет. Плевать, отвечал автор и каждую неделю ездил в Лондон к фотографам. Во время одной из поездок, в июне, взял с собой Генриетту, и та познакомилась с молодым Ричардом Литчфилдом: сын небогатого военного, окончил Кембридж, основал в Лондоне Колледж рабочих, преподавал там математику. Через несколько дней Генриетта объявила, что выходит замуж, родители заволновались, просили Эразма навести справки, тот отвечал, что Литчфилд не охотник за приданым; смирились, но без радости.
Летом «Эмоции» пришлось отложить: готовилось последнее, шестое издание «Происхождения видов», с добавленной во введение смиренной фразой: «Я хорошо сознаю, что нет почти ни одного положения в этой книге, по отношению к которому нельзя было бы предъявить фактов, приводящих, по-видимому, к заключениям, противоположным моим». Многим биологам это издание не нравится: слишком много противоречий, раньше автор ясно говорил, что виды образуются путем естественного отбора, а теперь вон чего накрутил: «…по отношению к органическим существам мы должны помнить, что форма каждого из них зависит от бесконечно сложных отношений, а именно: от возникших вариаций, причины которых слишком сложны, чтобы можно было их проследить; от свойств вариаций, которые сохранились или были отобраны, что зависит от окружающих физических условий, а в еще большей степени от окружающих организмов, с которыми каждое существо вступило в конкуренцию; и наконец, от унаследования (элемента самого по себе непостоянного) в бесконечном ряде предков, формы которых в свою очередь определялись такими же сложными отношениями». Но что же делать, если это правда?
Он добавил доводов в пользу полового отбора, впервые употребил термин «эволюция», ответил Майварту. Почему не все стали жирафами? Каждый занимает свою нишу, один ест листья высоко, другому удобнее низко. Майварт спрашивал, почему в Европе нет жирафов: «Неосновательно ожидать определенного ответа на вопрос, почему какое-либо событие произошло в одной стране и не случилось в другой… переход строения, каждый шаг которого полезен, дело чрезвычайно сложное, нет ничего удивительного в том, что в каком-либо случае такой переход не осуществлен». Требовали от него «прямых доказательств» эволюции — отвечал: «Уверенность в том, что Земля вращается вокруг своей оси, до недавнего времени тоже не опиралась на прямое доказательство». Разделавшись с книгой (она вышла 19 февраля 1872 года), сказал Геккелю: «Сомневаюсь, что сил хватит на серьезную работу» — и немедленно начал бомбардировать всех расспросами о жизни червей. Август семьей гостили в поместье герцога Нортумберлендского Хэрдинолбери, 31-го состоялась свадьба Генриетты, молодые поехали во Францию, 4 сентября отец писал дочери: «Я обожал тебя с тех времен, которых ты не помнишь… ах, я так хорошо помню, как горд я был, когда тебя привезли в Шрусбери и ты села ко мне на колени и сидела долго, с видом торжественным, как у судьи; в общем это так ужасно и странно, что ты замужем, и я тоскую по тебе. Прощай, моя дорогая. Я не могу воспринимать тебя как замужнюю даму, пока у тебя не будет своего дома, прощай…»
Дом Литчфилдам сняли в Лондоне. В Даун-хаузе из детей осталась одна Бесси. Но на каникулы и в отпуск съезжались все, пришлось строить гигантскую веранду. Деревенские изъявили желание играть в гольф, устроили поле на дарвиновском участке. А проблемы продолжались. Оуэн опубликовал отчет о работе ботанического сада, которым заведовали Гукеры: все развалили! Лайель, Гексли и Дарвин отправили в защиту Гукеров письмо премьеру Гладстону, тот взял их сторону, а младшего Гукера избрали президентом Королевского общества (то был высший ученый пост в Англии; Оуэн так и не оправился от этого удара). Викарий Пауэлл получил новое назначение и уехал, летом 1871 года его сменил Джордж Финден, назначенный, как писал Иннес, по протекции жены. Представитель «высокой церкви», сторонник «сильной руки», Финден установил новые порядки. Церковь должна печься о душах, а не участвовать в строительстве дорог и ремонте школ. Он взял в руки школьный совет, ввел уроки англиканства, унитарианцы и баптисты запретили детям посещать «еретические» уроки. Лаббок и Дарвин вышли из совета, 26 ноября Финден сформировал новый, 29 января 1872 года по настоянию прихожан он был распущен, в совет опять вошли Лаббок и Дарвин (последнего в 1876-м заменил Фрэнсис); Финден в проповедях громил «отступников», в результате чего в Дауни стали множиться не только баптисты, но и атеисты.
