Наконец, мы пришли. В комнате меня ждала моя горничная Таня. При виде ее знакомого лица я немного успокоилась. Я разделась, приняла ванну и, надев халат, вернулась к Дмитрию.
Он молча стоял у камина и курил. Не произнеся ни слова, я села в кресло, поджав под себя ноги. Я не хотела начинать разговор. Хотела, чтобы он заговорил первым.
Я сидела и следила за каждым его движением. О! Я все бы отдала, чтобы помочь ему сейчас. Его глаза словно смотрели внутрь и видели страшную сцену, от которой он не мог отвернуться. Я чувствовала, что он потрясен до глубины души и отчаянно пытается бороться с ужасающим разочарованием.
Какую же огромную ответственность взвалил он на себя; каких сомнений и борьбы стоил ему каждый шаг! А теперь ход событий доказывал, что все было напрасно. Возбуждение спало; усилия оказались бесплодными. Я словно проникла в его сознание и его мысли. И поняла, что не смогу задать ему ни одного вопроса. Я больше ничего не хотела знать; я боялась того, что могу услышать; мне было страшно, что до конца своих дней я тоже не смогу отвести взгляд от страшной сцены, нарисованной моим воображением.
И мы молчали. Так, до сегодняшнего дня, хотя прошло уже четырнадцать лет, мы ни разу не касались событий той страшной ночи. Испуганные, раздавленные фантомом, который против нашей воли встал между нами, мы поспешили нарушить молчание. С трудом направив свои мысли в другую сторону, Дмитрий начал говорить о пустяках. Политика давала нам широкий простор для беседы. Наши мнения совпадали. Грозовые тучи сгущались на горизонте.
Дмитрий часто и подолгу бывал в штабе императора в Могилеве. Он провел там в общей сложности несколько месяцев, с каждым разом все больше убеждаясь в безнадежности ситуации. Император, говорил он, не понимал, какая перед ним разверзлась пропасть. Казалось, нет таких слов, которые могли бы ему объяснить, что страна и династия находятся в опасности. Слепота и упрямство императрицы вынудили уйти последних преданных людей; ее и ее супруга окружал обман. Казалось, они ничего не знают о всеобщем осуждении, громком и неприкрытом. Дума взбунтовалась; депутаты в своих речах открыто выражали недовольство порядком вещей при дворе. Даже в высшем обществе обсуждалась возможность государственного переворота с целью изгнать императрицу или потребовать, чтобы император отправил ее в Крым, откуда она не сможет влиять на ход событий.
Но, по словам Дмитрия, все это лишь пустая, бессильная болтовня. Никто не хотел брать на себя ответственность. Люди обмельчали; никто даже не думал об обязательствах России перед Антантой или о сохранении русского достоинства в глазах всего мира. Он мне этого не сказал, но по выражению его лица я поняла, как мне кажется, почему он принял участие в убийстве Распутина. Он хотел не только избавить Россию от чудовища, но и дать новый толчок событиям, покончить с беспомощной и истеричной болтовней, побудить к действию своим примером – и добиться всего этого одним решительным ударом.
Мало-помалу его напряжение спадало; он постепенно успокаивался, и я чувствовала, что хотя бы на время он забыл о преследовавшем его кошмаре. Мы проговорили несколько часов. Мы говорили о нас, о нашей жизни, о нашем будущем. Мы оба еще были молоды; война все изменила; и никто не мог знать, что ждет нас в будущем.
В седьмом часу утра Дмитрий, бросив очередной окурок в камин, встал и устало потянулся. Теперь я пошла его провожать и, пожелав спокойной ночи, вернулась к себе». (Воспоминания великой княгини Марии Павловны. М., 2003. С. 222–226)
Одно слово царя, один его призыв к новой жизни и даже к новым жертвам на пользу Родины – все было бы забыто, все прощено.
В эти дни меня вызвал к себе председатель Совета Министров А.Ф. Трепов.
Я много возлагал надежд на свидание с ним, но мне пришлось разочароваться.
Под конвоем меня привезли в автомобиле в Министерство внутренних дел.
Министр вызвал меня по приказанию Государя, который желал во что бы то ни стало узнать, кто именно убил Распутина.
А.Ф. Трепов встретил меня очень любезно, напомнил о своем близком знакомстве с моими родителями и просил меня видеть в нем не официальное лицо, а старого друга моей семьи.
– Вы меня, вероятно, вызывали по приказанию Государя императора? – спросил я его.
Он утвердительно кивнул головой.
– Следовательно, все, что я вам скажу, будет передано Его Величеству?
– Да, разумеется, я своему Государю лгать не могу.
– Так неужели после того, что вы мне сказали, вы думаете, что я сознаюсь, если бы, предположим, я даже и убил Распутина? Или, тем более, выдам вам виновных, если бы я их знал?
Передайте Его Величеству, что лица, уничтожившие Распутина, сделали это только с одной целью – спасти царя и Родину от неминуемой гибели. Но, позвольте спросить лично вас, – продолжал я, – неужели власти будут терять время на розыски убийц Распутина теперь, когда каждая минута дорога и остается какая-то, вероятно последняя, возможность спасти положение?
Едва ли, на самом деле, он имел смелость так заявить главе царского правительства, тем более с передачей его слов Государю. Навязчивая и ложная идея, высказанная здесь князем Феликсом Юсуповым, что Григорий Распутин вел к «неминуемой гибели» Россию, крепко запала в сознании многих.
Суд истории самый справедливый и милосердный. Много лет спустя княгиня Зинаида Шаховская в своем интервью Феликсу Медведеву сказала:
«Я знала Феликса Юсупова, он был недалекий, добрый человек. Однажды я ему сказала, что если бы Государь послушался Распутина и заключил бы тот самый Брест-Литовский договор, то в России не было революции. И вы, – сказала я вашему тезке, – сидели бы в своем имении в Архангельском, а я была бы в Париже женой посла. Всё самое трагическое началось с войны, с немцев…» («Книжное обозрение», 1990 г., 9 марта)
Вы посмотрите, какое серьезное значение придает вся Россия уничтожению этого проходимца, какой энтузиазм оно вызывает всюду. В распутинском правительстве полная растерянность. А Государь? Я убежден, что в глубине души он тоже радуется случившемуся и ждет от всех вас помощи. Надо объединиться и действовать, пока не поздно. Неужели никто не сознает, что мы находимся накануне ужаснейшей революции, и если Государя силою не извлекут из заколдованного круга, в котором он находится, то он сам, вся Царская семья и все мы будем сметены народной волной.
Революция неминуема, если ее не предотвратит резкая перемена политики сверху.
Министр слушал меня с вниманием и удивлением.
– Скажите, князь, – вдруг обратился он ко мне, – откуда у вас такое присутствие духа и умение владеть собой?
Я ничего не ответил. Он мне тоже ничего не сказал. Мы простились.
Разговор мой с председателем Совета Министров был последней попыткой нашего обращения к высшим правительственным сферам.
