Отношения администрации Линкольна и кабинета Палмерстона достигли накала после инцидента с судном «Трент». 8 ноября 1861 года военный корабль северян «Сан-Джасинто» перехватил британское почтовое судно «Трент», на борту которого находились двое дипломатов Конфедерации вместе с семьями. Оба дипломата направлялись в Великобританию с целью добиться признания независимости Конфедеративных Штатов Америки и, при возможности, закупить оружие. Зная об их миссии, северяне взяли в плен послов и членов их семей.
Новости о захвате заложников достигли английских берегов 27 ноября, приведя в ярость лорда Палмерстона. Он жестоко мстил и за меньшие оскорбления. На горячую голову Палмерстон сочинил послание президенту Линкольну, в котором требовал отпустить военнопленных и принести официальные извинения. А иначе северу не поздоровится.
Записка Палмерстона была передана принцу Альберту, и тот счел ее тон чрезмерно резким. Слово за слово, и Великобритания могла быть втянута в конфликт между Конфедерацией и Союзом, причем на стороне рабовладельческого юга.
Принц был пылким противником рабства и такой исход казался ему настоящей катастрофой. Он сделал последний рывок. Едва удерживая перо в руках, он переписал записку так, чтобы Линкольн не чувствовал себя загнанным в угол. Даже Палмерстон, чуть остынув, согласился с решением Альберта. Дипломатический скандал был замят, пленники отпущены на свободу, а Великобритания сохранила нейтралитет.
Вот теперь принц Альберт мог умереть со спокойной совестью.
* * *
В начале декабря болезнь приняла опасный оборот. У принца поднялась температура, его мучили озноб и непроходящая тошнота. Посовещавшись, придворные врачи Кларк и Дженнер поставили ему диагноз – брюшной тиф, та самая болезнь, что месяц назад отняла жизни Педро и Фернандо.
Злая ирония заключалась в том, что эта острая кишечная инфекция, вызываемая бактериями Salmonella typhi, передается через загрязненную фекалиями воду. Кажется невероятным, что ее подхватил человек, буквально помешанный на гигиене. Однако в 1860-х годах механизмы распространения болезней были еще мало изучены, и по всей Англии вспыхивали эпидемии, включая смертоносную холеру. Для того чтобы заразиться тифом, принцу хватило бы несколько глотков грязной воды. А затем уже переутомление сделало свое дело.
Сам по себе брюшной тиф не означал смертный приговор. В молодости тифом переболела Виктория, а в 1872 году из схватки с болезнью вышел победителем принц Уэльский. Но иммунная система Альберта была подорвана как прогулками под дождем, так и сильнейшим стрессом. Если бы он сдался раньше, еще в ноябре, и отдохнул несколько недель в постели, то, возможно, пошел бы на поправку. Но Альберт переносил любые хвори на ногах.
К постельному режиму он был непривычен. Даже истекая ледяным потом, он облачался в повседневный костюм, а после бесцельно бродил по Виндзорскому замку. Работать он уже не мог, усидеть на месте – тоже. Меняя одну комнату за другой, под конец он обосновался в Синей спальне – той самой, в которой скончались Георг IV и Вильгельм IV.
От постели Альберта не отходила принцесса Алиса. Тихая, незаметная девушка проявила недюжинную выдержку. Она не только читала отцу и играла на рояле его любимые лютеранские гимны, но, по словам современников, помогала менять запачканные простыни. Она же тайком от матери известила Берти, что отец совсем плох. Благодаря ее телеграмме принц вовремя приехал в Виндзор и успел попрощаться с отцом. И именно ей Альберт признался, что уже чувствует дыхание смерти.
12 декабря, вынырнув из забытья, он спросил у Алисы, написала ли она Вики о его болезни. «Да, – отвечала принцесса, – Я написала, что ты очень болен». «Зря ты ей так сказала, – мягко упрекнул ее отец. – Надо было написать, что я умираю, потому что так оно и есть»
[180]. Он попытался повторить то же самое Виктории, но она зарыдала и попросила его замолчать.
Виктория подробно описала последние недели жизни Альберта. «Он не улыбался мне и почти меня не замечал, – гласит дневниковая запись от 5 декабря. – Он лежал на диване, беспрестанно жалуясь на недомогание, и спрашивал, чем же он болен и как долго это продлится. Такое поведение было ему несвойственно, и его лицо иногда принимало странное, иступленное выражение… Алиса продолжала ему читать. Вечером он пришел в себя и вновь был добр и мил, когда мы с Беатрисой пришли его навестить. Он даже рассмеялся, когда я попросила ее рассказать новый французский стишок. Он долго держал ее за руку, а я стояла рядом и смотрела на него. Затем он уснул, а я ушла, чтобы его не тревожить»
[181].
Убедив себя, что Альберт сильнее любой болезни, Виктория не желала слушать прогнозы врачей. В письмах к Вики и дяде Леопольду она выставляла болезнь Альберта легкой простудой. 4 декабря она писала, что ревматизм Альберта «оказался инфлюэнцей… он с трудом ест и спит, и проводит время в своей комнате… но сегодня почувствовал себя гораздо лучше… Все это весьма неприятно, но ведь он всегда так подавлен, если с ним хоть что-нибудь не так». 9 декабря, когда Альберт уже начал бредить, появились такие строки: «Каждый день приближает нас к концу этой утомительной болезни, той же самой, которую я перенесла тогда в Рамсгейте, только я чувствовала себя гораздо хуже и не была окружена хорошим уходом»
[182].
Не стоит обвинять королеву в бесчувственности. Скорее уж отчаяние было так велико, что почти затмило рассудок. Ей казалось, что, если не замечать смерть, она пройдет мимо.
Виктория показала себя образцовой сиделкой. Она сидела у постели мужа, то читая ему Вальтера Скотта, то просто держа его за руку. Когда от усталости она едва не падала с ног, ей поставили кровать через дверь от Синей спальни, на случай если Альберт позовет ее ночью.
Она терпеливо дожидалась, когда к нему вернутся проблески сознания и он начнет ее узнавать.
Она говорила с ним по-немецки и переводила придворным его бессвязную речь.
Если он пугался своего отражения в зеркале, по ее приказу зеркало снимали. Если он в раздражении отталкивал ее руку, она находила ему оправдание.
Ее любви не может не хватить для исцеления мужа. Ведь она так сильно его любит. Ведь он же для нее – весь мир!
«Не могу поверить или даже допустить такой мысли, что кому-нибудь настолько же повезло с мужем, как мне, – делилась она с Вики. – Он само совершенство. Наш папа как был, так и остается всем для меня. В детстве я была несчастлива: я была лишена возможности выразить пылкие чувства – брат и сестра со мной не жили, отца у меня не было – ввиду печальных обстоятельств я никогда не была близка с матерью, и между нами не установились доверительные отношения… Семейное счастье было мне неведомо!.. Поэтому я всем обязана нашему милому папе. Он стал мне не только мужем, но и отцом, защитником, поводырем и верным советчиком, в некотором роде даже матерью. Вряд ли чья-либо еще жизнь изменилась так абсолютно, как моя под благословенным влиянием нашего папы»
[183].
