А сама она могла бы даровать ему счастье? Задумывалась ли об этом?
Злые языки уже начали дразнить ее «миссис Мельбурн», да и герцогиня не упускала возможность подпустить шпильку: «Смотри, чтобы лорд Мельбурн не стал королем».
Брак с премьером был, конечно, за гранью фантастики. В жилах Мельбурна не текла королевская кровь, и к тому же он был на сорок лет старше своей протеже. Однако современники с нарастающей подозрительностью наблюдали за их отношениями. «Ее чувства были сексуального порядка, хотя сама она не осознавала этого»
[55], – отмечал Гревилл. Вполне вероятно, что Виктория влюбилась в своего премьера, как девочки-подростки иногда влюбляются в учителей.
И как можно было его полюбить? Ведь именно от таких мужчин ее ограждала матушка. Лорд Мельбурн принадлежал прошлому столетию – веселому, разгульному, с которого чопорность скатывалась, как с гуся вода. Он чертыхался в разговоре с дамами и храпел в церкви, если его вообще получалось туда заманить. Он пересказывал ей анекдоты на грани приличия и часто затрагивал свою любимую тему телесных наказаний (как и многие современники, Мельбурн с особой теплотой относился к «английскому пороку»).
Кто знает, как развивалась бы история Англии, если бы вместо моралиста Альберта Виктории достался бы супруг, хоть в чем-то похожий на Мельбурна? Возможно, викторианство не стало бы синонимом ханжества и снобизма.
Со свойственной ему проницательностью Гревилл писал: «Не сомневаюсь, что он любит ее так же сильно, как родную дочь, если она у него была, ведь это человек с огромной способностью любить, которому при этом некого любить на всем белом свете»
[56]. Из-за отеческого отношения к Виктории Мельбурн поступился своими правилами. Едва ли кто-то из вигов назвал бы его стражем морали. Лондонцы повторяли его афоризмы вроде «Все летит в тартарары, как только религия вторгается в частную жизнь». Или: «Все глупости совершаются под влиянием железных принципов». Но когда дело касалось его протеже, лорд Мельбурн ревностно оберегал ее непорочность.
Он запретил Виктории принимать при дворе разведенных женщин, включая его близкую подругу леди Холланд. Фрейлины не должны были разгуливать по террасе Виндзора в одиночку, чтобы не уронить себя и не дать пищу слухам. Если же какой-нибудь писатель желал посвятить королеве роман, лорд Мельбурн первым знакомился с сочинением. А ну как имя королевы появится на фронтисписе безнравственной книжонки!
Власть лорда Мельбурна над королевой приводила в ярость всю ее семью. Герцогиня негодовала, что дочь полностью отстранила ее от дел. Обычные уловки – письма, скорбные взгляды, скандалы с заламыванием рук – не достигали цели. «Видела маму – ну и сцену же она мне устроила!» – жаловалась Виктория. Премьер сочувственно вздыхал: «Несправедливо, что вместо заботы и любви Ваше Величество встречает докучливость и дерзость»
[57].
Повод для беспокойства имелся также у дяди Леопольда. Бельгийский король считал себя властителем дум племянницы и не желал сдавать позиции. Разве не он присылал он ей умные книги, наставлял ее в письмах, наконец, поделился с ней самым дорогим – бароном Стокмаром?
Виктория по достоинству оценила ум и проницательность Стоки, но разве он мог развлечь ее так, как лорд М? Нет, лорда М. никто ей не заменит!
От советов дяди она тоже уклонялась, вежливо, но упрямо. Год 1838-й стал испытанием для их дружбы. Семью годами ранее Бельгия подписала договор, согласно которому передавала Голландии часть Люксембурга и Лимбурга. Когда голландцы явились за обещанным, Леопольду стало жалко отдавать им лакомый кусочек, и он попросил поддержки у племянницы. Та посоветовалась с премьером и ответила дядюшке твердым отказом. Что это вообще за кумовство? Родственные связи не могут опережать политические интересы Великобритании.
Королю ничего не оставалось, как проглотить обиду, однако он не оставил попыток влиять на племянницу. Виктория еще не догадывалась, что дядя держит ключи от ее сердца. Пройдет несколько лет, и ее жизнь изменится так решительно и бесповоротно, что в ней уже не останется места для милого лорда М.
Но пока что Мельбурн казался своим оппонентам-тори временщиком или даже фаворитом новой королевы. «В его руках оказалось неискушенное дитя, чьи манеры и мнения полностью подчинены его взглядам», – высказывали они свои опасения.
Взгляды премьера на социальные проблемы отличались отменной долей цинизма. Королева считала телесные наказания школьников унизительными – Мельбурн сокрушался, что в Итоне его мало пороли. Королева роняла слезу над «Оливером Твистом» – своим первым прочитанным романом, – а у Мельбурна книга о «работных домах, гробовщиках и карманниках» не вызывала ничего, кроме отвращения: «Я и в реальности все это не люблю и уж тем более не хочу, чтобы о таком писали». Она жалела бедняков – он считал, что детей рабочих лучше сразу ставить за станок, а учение им и вовсе ни к чему. Такие разговоры велись изо дня в день. Далекая от политики, королева вместе с тем прослыла рьяной «мельбурниткой», и воззрения ее кумира не могли на нее не повлиять.
Обвиняли Мельбурна и в непотизме, ведь королеву со всех сторон окружали виги и их жены. Так уж повелось у вигов, что женщины хотя и не заседали в парламенте, но интересовались политикой ничуть не меньше мужчин. Судьбы биллей решались не только в Вестминстере, но в салонах герцогини Девонширской или леди Холланд. С дамами из числа вигов приходилось считаться.
К досаде тори, всех своих фрейлин королева подбирала по совету Мельбурна. Герцогиня Сазерленд, чье очарование соперничало только с ее умом, стала хранительницей гардероба. Вместе с ней королевскую свиту составили восемь статс-дам и восемь фрейлин – все как одна из вигов. Они стали постоянными спутницами королевы, сопровождали ее во время визитов и поездок, играли важную роль в придворном этикете. Виктория в них души не чаяла, и вполне естественно, что их слова много для нее значили. Тори скрежетали зубами. Что эти фрейлины будут нашептывать королеве за чаем?
* * *
В январе 1839 года из своего родового имения в Шотландии пожаловала в столицу леди Флора Гастингс – придворная дама герцогини Кентской, от которой юной Виктории довелось выслушать немало гадостей. Вместе с леди Флорой приехал сэр Джон Конрой. Злодейская пара скандализировала двор, проделав долгий путь в одной карете.
И тут, как по заказу сплетниц, леди Флора стала жаловаться на тошноту и боли в желудке. У нее заметно округлился живот. За помощью она обратилась к доктору Джеймсу Кларку, который, наспех осмотрев ее, прописал пилюли с ревенем и рвотным корнем, а также камфорно-опийную мазь. Но придворные поставили ей другой диагноз – беременность.
