Дед только головой качал. Кажется, история шокировала даже его – несмотря на богатый, как он хвастался, жизненный опыт.
Настя так и спросила – вызывающим тоном:
– Вы поражены? И сейчас скажете, что никогда в жизни… не поможете «этой гадюке»? Моей матери?
Дед неопределенно пожал плечами. Разлил по чашкам остатки заварки, разбавил оставшимся кипятком. Настя напряженно ловила его взгляд, и Кирилл Никитич наконец ответил:
– Нет, Настя. Я не шокирован. Я просто еще раз убеждаюсь, что в жизни… в жизни все идет справедливо. За добро – воздается добром, за зло…
Настя перебила его:
– Значит, пусть она умирает… Эх, дура я, дура!… Вот язык без костей!…
Дед усмехнулся:
– Да нет, Настя. Ты совсем не дура. И видишь ли, эту историю я знаю. Танечка… Татьяна Дмитриевна мне рассказывала… Разгадку, виновника, она, конечно, не знала, но… Подозрения, подозрения… Ладно!…
Кирилл Никитич накрыл ее руку своей ладонью:
– Все, Настя. Хватит. Не терзай себя. Вопрос закрыт.
– Нет! Вопрос совсем не закрыт! – выкрикнула Настя.
– Не спорь со мной, ребенок, – попросил дед. – А если тебя интересуют детали… Я завтра же подготовлю снасти. А послезавтра выйду в море. Катран уже пошел.
Арсений
Весна 1990 года. СССР, Москва
Арсений никогда не думал, что ребенок может доставлять столько хлопот.
Нет, конечно, он и раньше оставался вдвоем с Николенькой. Настя, бывало, и на работе задерживалась, и в рестораны со своими друзьями хаживала. Но то были эпизоды. И всегда она, мама, была где-то неподалеку и возвращалась не позже полуночи. А тут уехала, бросила их обоих – а ему, Арсению, приходится справляться теперь со всем на свете: и в садик Николеньку тащить, и забирать его, и кормить, и играть, и утешать. Да еще и самому при этом работать!
«Как только матери-одиночки у нас в стране выживают!» – думал он, когда несся вечером, сломя голову, к садику. Он каждый раз боялся: вдруг он опять прибежит за Николенькой последним (такое раз уже случалось). Всех детей разберут, и только его малыш будет сидеть один-одинешенек, грустный-грустный, и думать, что родители его забыли – навсегда…
Сейчас, слава богу, Коленька оказался не один. Дети гуляли, их в группе осталось трое. Воспитательница все равно выражала крайнюю степень нетерпения, нервно покуривая «Яву». Николенька вяло, без радости ковырялся в одиночку в песочнице. Увидел папу, просиял. Однако навстречу, как бывало, не бросился («учат их здесь, что ли, в саду, сдерживать свои чувства?»). Строго спросил:
– Ты мне булочку принес?
Арсений кивнул мимоходом воспитательнице – та холодно ответила на кивок и тут же отвернулась. Арсений и Настя были у нее на плохом счету – бог знает почему. Вроде и конфеты они этой воспитательше таскали, и подарки…
Сеня ласково обратился к сыну:
– Ну, пойдем, Николенька?
Тот сварливо напомнил:
– Булочка.
– Ох, Коленька, не принес я.
Николай немедленно надулся – но, слава богу, не заплакал.
– Сейчас по дороге зайдем в булочную и купим, – утешил его Сеня.
Сын, по-прежнему дуясь, произнес:
– У, гад такой.
– Коля! – строго воскликнул Арсений. – Сколько тебя учить! Нельзя обзывать старших плохими словами. Тем более – отца. Пойдем!…
Воспитательница злорадно посмотрела на Арсения. «Чертова баба, – с досадой подумал он. – Тоже мне, блатной садик».
Он взял Николеньку за руку и повлек его к выходу из садовского дворика.
Рука сына была маленькой и теплой. И держалась за ладонь Арсения очень доверчиво.
Они зашли в булочную и купили половинку серого клейкого хлеба, а также две «калорийные» булочки по десять копеек штука. Когда-то, когда сам Арсений был маленьким, «калорийные» продавались обсыпанными ореховой крошкой, с большим количеством изюма. Затем, с каждым годом, изюма становилось все меньше – пока он не исчез совсем. Но и такие, недоделанные, булочки сын Николенька любил больше всего на свете. Он просто не знал других.
«Пр-роклятый совок!»
Получив булочку, Николенька приободрился, повеселел. Сеня непедагогично разрешил ему есть на ходу.
– Мам! – окликнул сын Арсения. Он еще частенько путался и порой называл Арсения «мамой», а Настю – «папой».
– Я не мама, – с улыбкой сказал Сеня. – Я папа.
– Ой!
Николенька расхохотался, как только дети умеют – нет, как только он один умел! – заливисто и звонко.
– Пап! – поправился он. – А когда мама приедет?
– Скоро, Коленька, скоро.
– Через пятнадцать минут?
– Нет, позже, – покачал головой Сеня.
– Через шестнадцать?
– Позже.
– Через восемнадцать?
– Да нет же, нет.
– А когда?
– Завтра утром, – не подумав, брякнул Арсений.
– Утром?!? – с ужасом переспросил сын, будто речь шла о будущем веке. И захныкал: – Я не хочу утром, я хочу сейчас! Через пятнадцать минут!
«Я тоже хочу сейчас», – вздохнул про себя Сеня, но вслух, чтобы отвлечь сына, предложил:
– Давай наперегонки? До того столба?
Слезы на щеках Николеньки мгновенно высохли, и он с азартом выкрикнул:
– Давай! – И, пока папа не передумал, понесся прямо по лужам к заветному столбу.
…А дома они вместе рубали манную кашу с соленым огурцом и колбасой, пили чай с вареньем, мыли посуду (Николенька честно вытирал и даже ничего не разбил), а потом играли в магазин…
Телефонный звонок раздался без четверти девять – как раз только-только отыграли позывные «Спокойной ночи, малыши!», и Николенька помчался к телевизору.
– Анастасию Эдуардовну, – попросил мужской официальный голос.
Арсению показалось, что он этот голос уже когда-то слышал.
– Анастасия Эдуардовна в отъезде, – ответил он. – А кто ее спрашивает?
– Когда она предполагает вернуться? – игнорируя Сенин вопрос, изысканно вежливо поинтересовался мужчина.
– Понятия не имею, когда Анастасия Эдуардовна предполагает вернуться, – с досадой сказал Арсений. – Как она может с вами связаться?
Однако мужчина, не дослушав, повесил трубку.
И только спустя минуту, уже отойдя от телефона, Арсений вспомнил, где он слышал этот голос раньше.
Голос принадлежал сотруднику КГБ, давнему знакомцу, старинному другу-недругу Арсения, полковнику Воскобойникову.
