Не забуду еще, как собирал с отцом грибы лет в восемь. Мы поехали на машине папиного друга в одно место на Оке. Я поразился: там было много тонких берез, сотни наверное, все в золотых листьях, тонкая трава – тоже в золотых листьях, и везде-везде подберезовики, подосиновики… Опята не брали! День стоял теплый, мы даже скинули куртки, ходили, шуршали по золоту в джинсах и свитерах, радовались, и ни одного дуновения ветра! Это было в конце сентября. Грибов набрали столько, что они еле влезли в багажник машины. И отец тогда смеялся. Ему было хорошо. Я заметил: отец смеется крайне редко. Он все время напряжен, застегнут на все пуговицы и «молнии». Я имею в виду не одежду, а его внутренний мир.
Еще памятные дни на даче: гроза над самым нашим домом, соседский кот сошел с ума от грома, влетел к нам в окно, а потом – на печку…
Раннее утро, я зачем-то встал в пять часов, вышел на крыльцо и увидел: все вокруг в тумане и росе. Фантастично! Как в кино про войну, где никто не ждет беды, а из тумана по росе ползут вражеские танки…
Или тот день, когда дядя Паша Зотов, местный браконьер, продал нам трех линей и пять лещей. Они лежали в багажнике его «жигуля» на старом брезенте, литые, мощные, с крупной чешуей. Неужели такие плавают в нашей реке Пекше?.. Отец купил этих красавцев у дяди Паши, который все твердил: «Да по дешевке отдаю. Некогда мне ездить по дворам, возиться». И мы их коптили, а потом долго ели и носили в какие-то деревенские гости. Вроде – здрасте, а мы не с пустыми руками!..
И тот день, когда мы начали общаться с Люсей, я тоже запомнил.
Я вышел из бассейна и остановился на крыльце. Всегда так делаю – оглядываю окрестности… Привычка.
На скамейке внизу сидела Люся и, как только меня увидела, встала.
– Привет, Валера, – сказала она.
– Здрасте.
Я страшно удивился, но виду не подал. Что ей от меня надо? Мы вместе плаваем в бассейне три месяца и ни одного длинного разговора. Потом, она – тетка, я ей по возрасту – сын.
– Давно тебя не видела на дорожке, – сказала Люся.
– Ну, – ответил я, – хожу, когда есть время.
Я спустился с крыльца, а Люся сделала несколько шагов ко мне.
– Валер, хочешь сняться в кино? – спросила она. – Нужен мальчик твоего роста и с твоим выражением лица.
– А вы кто? Режиссер? – спросил я.
– Моя подруга – режиссер по кастингу, – ответила Люся. – Ну что? Я ей уши прожужжала, что у меня на примете есть красавец. Ты.
Когда Люся говорила, все вокруг странным образом оживало. У нее особенный глубокий голос. Обычно у теток писклявые голоса, или мелодичные, высокие, деланые такие, или похожие на скачущий горох. А у Люси… Я не могу описать ее голос: его надо слышать.
В детстве мне нравились мифы Древней Греции. Бабушка читала их перед сном, как сказки. Там была богиня радуги, ее звали Ирида. Она была посланницей богов, доставляла вести с небес на землю. Мне кажется, Люся говорила таким же проникновенным голосом, как та Ирида с перламутровыми, невесомыми, огромными крыльями.
Люся была особенная. Ни с одной взрослой женщиной я так себя не чувствовал. Мне хотелось нравиться ей. В ней было все живое, естественное, она не рисовалась, как обычные тетки, не хотела стать лучше. Люся не красилась, но была выразительной и красивой.
Я согласился, сказал Люсе, что да, хочу пойти и посмотреть, что там за кино такое. И мы помчались по тому дню вместе, в паре, на Люсиной машине «ауди». Случилось какое-то волшебство: за полминуты я поверил чужой женщине.
59. МЕНЯ ПОРАЖАЮТ НАЗВАНИЯ РЕК ТЕХ МЕСТ, ГДЕ У НАС ДАЧА
Они звучат как тайные слова, пароли: Ворша, Пекша, Колокша, Нерль, Уводь, Лух, Судогда, Нерехта, Тара, Суворощь, Колпь, Унжа, Ушна, Мотра.
Я однажды попросил отца перевести эти названия. Он посмотрел на меня, улыбнулся и сказал:
– Валер, да не знаю я их перевода. Вырастай, изучай, это хорошее дело – докопаться до сути.
60. У МЕНЯ НИКОГДА НЕ БУДЕТ ТАКОЙ СЕМЬИ, КАК У МИИ СУШКОВОЙ
Да, вспомнил, Мия рассказала мне про свою семью. Отец – из дворян, мать – обычного происхождения, но классная тетка. Мия очень их любит.
Наши разговоры происходили по ночам по скайпу. Мия на экране монитора была няшкой, нежной и загадочной, она сидела в темно-розовом большом платке на плечах и говорила голосом вязким и сладким, как пастила.
Однажды мы говорили о поэзии. Я никогда не думал, что с кем-то буду обсуждать эту темку.
Мия спросила, есть ли у меня любимые поэты?
Я ответил, что нет. Я не понимаю это все – рифмы, ритм, поэтические образы.
Мия расстроилась:
– Как можно жить без стихов?
Я понял: надо выкарабкиваться из ситуации и с ходу брякнул:
– Ой, знаешь, один поэт все-таки есть любимый!
Мия:
– Кто?
– Асадов.
– Кто-кто? – презрительно переспросила Мия.
Я не понял, что с ней случилось? Будто я вслух ругнулся матом.
– Асадов, – повторил я.
– Ну ты даешь! – сказала Мия. – Дай слово, что больше никогда не будешь так говорить.
На самом деле Эдуард Асадов – любимый поэт моей бабушки. Она часто берет его книжку с полки, читает и плачет. Иногда цитирует асадовские стихи прямо за праздничным столом. Это случается, когда бабушка не придумала тост, а хочет сказать красиво. Например, в день рождения деда она всегда встает с полной рюмкой и, глядя в глаза своему благоверному, начинает:
Любить – это прежде всего отдавать.
Любить – значит чувства свои, как реку,
С весенней щедростью расплескать
На радость близкому человеку.
Любить – это только глаза открыть
И сразу подумать еще с зарею:
Ну чем бы порадовать, одарить
Того, кого любишь ты всей душою?!
Бабушка без дураков вкладывается в прочтение Асадова, а дед всегда смущается, как будто что-то украл и не сознался, ставит свою рюмку на стол, опускает глаза, бормочет:
– Да ладно, Оль, ладно…
Короче, Мия осудила меня с этим Асадовым.
Я спросил:
– А чего ты его ненавидишь? Вроде у него все четко, ясно.
