– Н-но…
– Стой! Стой прямо, я сказал!
И Сеня принялся надевать на нее дубленку. Только сейчас Настя заметила, что вышла она раздетой. Ее дубленка висела в баре, на крючке у входа, – когда же Сеня успел ее взять? Настя не помнила. Ничего себе, уже провалы в памяти начались…
– Пошли потихоньку, – приказал Сеня. – Машину поймаем. Я тебя домой отвезу.
– Нет! – выкрикнула Настя.
Двое милицейских внимательно посмотрели в их сторону.
– Да не ори ты! – простонал Сеня.
– Я не поеду домой, – упрямо сказала Настя.
– Хорошо, не поедешь домой. Давай только уйдем отсюда.
К счастью, до дороги было два шага. Сеня поднял руку, подзывая такси.
– Т-только п-посмей с-сказать, что на Б-бронную, – выдавила Настя.
– Да понял я, – отмахнулся от нее Сеня. И спросил остановившегося водилу: – На Шверника поедем?
…В тепле машины Настю заклонило в сон. Но стоило закрыть глаза, как с ней начинало твориться что-то ужасное. К горлу подкатывала тошнотворная волна, и такси, казалось, начинало качаться с боку на бок, словно утлая лодчонка.
– Эй, не спи, Настя, – тревожно сказал Сеня.
– Т-тут так воняет, – простонала она.
– Можно, я открою окно? – спросил Сеня у водителя.
– Открывай, – буркнул тот. – Смотри только, чтобы девчонка твоя машину мне не изгадила.
Сеня подтолкнул Настину голову к открытому окну, приказал:
– Дыши! Глубоко вдыхай, ртом!
Морозный воздух обжигал горло, в глаза били колкие снежинки. Но Настя все дышала и дышала – она поняла: Сеню надо слушаться.
Минут через пять действительно стало полегче. Настя обернулась к Сене:
– Ф-фу, что это такое со мной было?
– Да ничего особенного. Напилась, – спокойно пояснил он. – Еще чуть-чуть – отключилась бы. Скажи спасибо, что я вовремя подошел.
– Спасибо, – покорно произнесла Настя. – Но как… как ты узнал?
– Да случайно. Видел, что ты вдруг с карнавала убежала… А потом я покурить вышел, у Ломоносова наших встретил. Они и сказали: набулькалась водки из горла и пошла на какой-то концерт. В министерство. Что-то я не припомню, чтобы мать тебя раньше на концерты брала… Да и не бывает у нее там, по-моему, никаких концертов.
Настя промолчала.
– Ну, я забеспокоился. Спросил у ребят, куда ты на самом деле отправилась. А они за тобой, оказывается, следили. Видели, как ты у забора минут десять стояла. И потом почесала – по проспекту Маркса в сторону Пешков-стрит. Мишка мне сказал: такой походочкой – только Зимний штурмуют. Или в «Яму» идут. Ну, я и пошел тебя искать… В «Космос» заходил, в «Московское». А потом – про «Москву» подумал. Вовремя пришел, а?
Настя вздохнула. От мыслей о парнях в кафе ее снова начало мутить.
– А что тем парням от меня было надо?
Сеня хохотнул:
– Ну и вопросы! Подумай чуть-чуть – может, догадаешься?
Настя покраснела и промолчала. Сеня сказал:
– Ладно, проехали. Ну, рассказывай: с чего ты вдруг в алкоголизм ударилась?
– Да ни с чего, – пробурчала Настя. Не говорить же Сеньке правду! – Просто надоело все. До смерти. И универ, и предки, и Москва… и вообще все, вся жизнь. Такая тоска кругом!
– А «коблер», значит, смыл все печали, – задумчиво произнес Сеня. – Ну ладно, я понял. Девочка решила бороться с депрессией старым, как мир, способом.
«Зачем таким надменным тоном говорить-то?» – возмутилась Настя. Но оставила реплику при себе. Сегодня у нее, пожалуй, права голоса нет.
– Ну и что мне с тобой теперь делать? Может, все же домой, а? Ты, вроде, протрезвела… А если предки запах учуют – скажешь, что на карнавале все пили.
– Нет, – отрезала Настя.
– Ну нет – так нет, – не стал спорить Сеня. – Значит, только в общагу, больше некуда. Ряженкой тебя напою. От похмелья помогает. Ну а дальше решим, что делать.
До общежития на улице Шверника добрались быстро.
Миновали подозрительную вахтершу. Бабка потребовала с Насти студенческий билет, переписала фамилию и взяла слово «чтобы без этих штук, а в двадцать три ноль-ноль – попрошу на выход».
Сениных соседей в комнате не оказалось: «Они у меня гуляки, до утра беситься будут!»
– А ты – не гуляка? – строго спросила Настя, присаживаясь на Сенину постель. Она бы с удовольствием села на стул или в кресло, да только в маленькой комнатухе иных горизонтальных поверхностей, кроме как кроватей, не имелось.
– Не, я не по этой части, – усмехнулся Сеня. – Это ты у нас так нагулялась, что еле сидишь… Да ты приляг, не бойся. Не буду я на тебя бросаться. Пойду лучше в холодильник схожу.
– Куда-куда?
– Холодильник у нас общий, всемером скинулись. В шестьсот восьмой комнате стоит, у них там замок самый крепкий.
Сеня отсутствовал долго, вернулся с бутылкой ряженки и чаем в целлофановом пакете. Объяснил:
– Ряженка – от похмелья. Чай – для тонуса. У девчонок стрельнул. Только две ложки отсыпали, жадины… Сейчас буду тебя в норму приводить.
Чувствовала себя Настя плохо. Голова кружиться перестала, но ноги до сих пор тряслись, а в желудке дрожала противная муть.
– И чего это меня так… развезло? – Настя с трудом выговорила непривычное слово.
– А с того! Кто же градус понижает, коктейль после водки пьет? Да и коктейлей, кажется, было принято на грудь немало. Два? Три?
– Три, – вздохнула Настя. – Но они вроде совсем не пьянящие. Сладенькие, вкусные…
– Самый опасный продукт, – авторитетно заверил Сеня. – Нет ничего хуже, когда пьешь, а градуса не чувствуешь.
– Ты, я гляжу, знаток, – подколола Настя.
– Поживи в общаге – и не такое узнаешь… Ну, давай – сначала ряженку, залпом, – а потом чайку крепенького.
«Антипохмельная терапия» а-ля Челышев сработала. Ноги трястись перестали, в голове тоже прояснилось. Настя вдруг увидела себя словно со стороны: сидит, подобрав ноги, на Сенькиной постели, в пустой общежитской комнате. А Сеня пристроился на краешке, держит ее за руку, по-докторски смотрит в глаза…
«Эх, не попасть бы мне из огня, да в полымя», – забеспокоилась Настя.
А Сеня ласково погладил ее по руке и взглянул на часы:
– Почти одиннадцать, пора двигать. Давай, выгребай карманы: попробуем на такси наскрести. А то у меня, извини, – только рупь в наличии. Рваный рупчик.
…Домой Настя вернулась в полночь. Мама и дед уже спали, только бабушка выглянула из своей комнаты:
– Ну, нагулялась?
