Ошеломленный, я подошел к балконной ограде. Весь остальной пейзаж не изменился: все так же стояла внизу моя грустная красная «копейка», ярчайше зеленела молодая трава на газонах – только не валялись под обгоревшим стволом полусожженные сучья, а береза под весенним ветром ласково покачивала живыми и здоровыми ветвями!
Я постоял, разинув варежку, а затем почему-то бросился обратно в комнату, к своему компьютеру. Отчего-то мне захотелось перечитать только что написанный текст. Почему? Ожившая береза, что ли, так странно на меня подействовала? Часы на стене показывали тринадцать минут пятого. На экран компьютера еще не успели наползти «хранительницы» – аквариумные рыбки, и я вгляделся в белое винвордовское поле. Но что это?!. Экран оказался исписанным совершенно непонятным мне текстом! Я всматривался в него и не мог разобрать ни единого предложения, ни единого слова. Нет, слова были, имелись и предложения – однако вместо букв стояли совершенно неизвестные мне символы: какие-то каракатицы вроде тех, что порой выползают сами собой на экран засбоившего компьютера. Там имелась перевернутая пятерка и что-то вроде рукописной «т» – но не с тремя, а с четырьмя ножками, и положенный набок знак параграфа, и какая-то остроугольная гусеница… Я подумал было, что мой лэп-топ преобразовал только что написанное мною в какой-нибудь греческий язык (хотя язык, очевидно, не был греческим), и кликнул мышью по иконке. Шрифт. Однако сердце мое отчаянно билось, я почему-то догадывался, что превратить только что написанное мною обратно в человеческий язык мне ни за что не удастся. А может быть, даже, догадывался я, мне никогда больше ничего не придется написать на понятном всем языке, и я обречен на вечную, бесконечную немоту и непонимание. Сердце мое лихорадочно, в ужасе застучало, я в отчаянии забарабанил по клавишам компьютера, но из-под руки по-прежнему появлялись непонятные мне, не человеческие знаки!..
И тут я в ужасе дернулся и опять проснулся!
Да, и это был сон!
Я лежал в одних трусах на боку на диване. На столе стоял закрытый ноутбук. Часы показывали пятнадцать минут пятого. Я понимал, что проснулся окончательно. Сердце мое дико билось от только что пережитого во сне. Я рывком вскочил с дивана. Понял, что ощущаю свое тело со всеми его мускулами – так никогда не бывает во время сновидений, когда превращаешься в бесплотный дух. Со вкусом потянулся, чувствуя каждую клеточку своих рук и лопаток. Нет-нет, теперь я проснулся на самом деле, я уверен в этом. Во рту пересохло, и в голове ощущалась тупая боль.
Я подошел к окну и решительно раздвинул тяжелую штору. Солнечный свет опять, как во сне, ослепил меня, но теперь, наяву, я не сомневался, что я увижу. Да, да, да! За балконными перильцами торчал обугленный остов березы. По-прежнему черный, жалкий. На всякий случай я вышел на балкон. Мои босые ноги захолодил бетонный пол. Я с удовольствием заметил это: во сне никогда не доводится испытывать жару, холод или же боль. А тут солнце не только ослепляло меня, но и шпарило всей своей не по-весеннему мощною силой мне в лицо и грудь. Его жар ощущался на коже. Внизу, под березой, как и несколько часов назад, – стояла моя машинка, а вокруг были разбросаны полусгоревшие ветви несчастной березы.
Затем я отправился на кухню. На столе стояли две сиротливые чашечки после нашего с Наташей кофепития. Включил электрический чайник. Чашка крепчайшего чая – вот что нужно, чтобы после этаких сновидений прийти в себя. Я ощущал себя разбитым. Тупая боль в голове не проходила.
Подергал себя за ухо. Затем за нос. Потом за волосы. Боль всякий раз свидетельствовала о том, что я ни в коем случае не сплю.
Чайник зашипел, потом забурлил и выключился. Я всыпал в заварной чайничек добрые три ложки заварки, залил кипятком. Пока заваривалось, помыл оставшиеся после нас с Наташей чашки.
Подумал о ней, юной журналисточке, подумал с грустным ощущением неслучившегося – и, похоже, утраченного навсегда – романа.
Я налил в кружку одной заварки и почти залпом выхлестал обжигающий напиток. В голове сразу прояснилось.
Вернулся в свой кабинет. Обгоревший ствол березы грустно торчал посреди окна.
Присел за стол, с некоторой опаской открыл и включил ноутбук. Ввел пароль, загрузил WinWord.
Открылось белое поле с шапкой сверху: «Документ 2». «Почему “документ 2”?» – удивился было я, но потом, понимая, что теперь, наяву, ничего страшного со мной случиться не может, я (все-таки с некоторой опаской) напечатал на белом поле документа: Мама мыла раму… Жил-был я… Проба пера…
Все буквы выходили русскими буквами, слова – русскими словами. Окончательно отгоняя от себя ужасы недавнего сна, я решил загрузить последнюю написанную мной главу романа. Щелкнул мышью на слове «файл» – открылся список доступных операций. Я глянул вниз, где имелся перечень последних созданных мною файлов.
И тут… Кожу головы захолодило, противно засосало под ложечкой… Под номером первым в числе файлов стоял файл под именем DREAM. Тот самый файл, что я – я ясно это помнил – только что написал и создал в пережитом мной сне!
Я отшатнулся от экрана. Затем, превозмогая страх – да что там страх, самый настоящий леденящий ужас! – кликнул мышкой по этому имени. Секунды противного ожидания… Песочные часики на экране…
И вот файл раскрылся. Никакой абракадабры. Русские буквы. Понятные слова. Я пробежал текст, абзац за абзацем. Глаза выхватывали:
Маленькие ножки, по щиколотку покрытые влажным песком… Капельки воды, блестящие на ее плечах… Родинка на груди… Безбрежная полоса пляжа… Ослепительно искрящееся море… Наклонившаяся к воде пальма… Ладная фигурка… Зазывный взгляд… Он сделал к ней три шага… Прошуршал снятый купальник… Мокрой шкуркой улегся у ног… Ни души… Ее упругое, горячее тело под его руками…
Все, все, что я написал полчаса назад – написал во сне! – теперь раскрылось передо мной, черным по белому, в странном, созданном и написанном во время сновидения файле DREAM…
Да не грежу ли я? Не сплю ли опять?
Я снова дернул себя за нос и снова почувствовал боль… Да и все, все вокруг: жаркий свет солнца сквозь окно, чириканье воробьев, откуда-то от соседей доносящаяся песня «Ветер с моря дул» и отчаянные девчачьи крики со двора: «Женя! Женя Мирошкина! Выходи!.. Женя!» – все свидетельствовало о том, что я не сплю, а самым настоящим образом бодрствую…
«Тогда что же, – тоскливо подумал я, – черт возьми, происходит?.. Что творится? Со мной или с миром?
Что?..»
Вечером того же дня. Подполковник Петренко.
Петренко назначил совещание на вечер субботы, исходя из трех соображений. Два из них были деловыми, а одно – личное.
Во-первых, следует продемонстрировать своим сотрудникам, думал Петренко (особливо новенькой, Варваре Кононовой), что служба в КОМКОНе далеко не сахар. Во-вторых (и это как раз было единственным личным обстоятельством), подполковнику в отсутствие жены и дочери было бы особенно тоскливо в пустой двухкомнатной квартире в Жулебине именно в субботу вечером, а служба помогала развеяться. Наконец, в-третьих, – и эта причина являлась определяющей – он чувствовал, что за странными происшествиями вокруг московского дома по улице Металлозаводской действительно кроется нечто странное, загадочное и непонятное, следовательно, медлить, считал Петренко, ни в коем случае невозможно.
