— Пока не найдешь сорок фунтов — не звони мне! Нам не о чем говорить!
Юрис бросил трубку.
Еще один день я пролежал в жару. Горло болело все сильнее и сильнее. Мне стало жалко себя. Такой парень пропадет ни за что в чужой стране, и никто не узнает о его последних мыслях, и никто не прочитает его трогательных воспоминаний. Я вспомнил, что у меня есть телефон того лондонского бизнесмена, с которым я познакомился в первый день. Я снова обратился в Малькиадосу за мобильником. От такой наглости у него дыханье сперло. «Я за твои разговоры 10 фунтов заплатил!» — знаками пояснил он мне. «В последний раз!» — пообещал я тоже знаками и звуками. Сначала я позвонил Юрису и еще раз получил категорический отказ.
— Хорошо, — сказал я, — тогда, пожалуйста, отдай мне мою рабочую визу, за которую я тебе заплатил, и я сам устроюсь на работу.
— Ты будешь работать только там, где я тебе скажу! — отрезал Юрис. Смысл этой фразы становился предельно ясен: нелегально прибывший в Лондон паренек после утомительного, скучного, голодного ожидания в чужом городе будет согласен на любую работу и за любые деньги. И еще будет благодарен судьбе за удачу.
«Вот уж дудки!» — подумал я. Малькиадос набрал номер моего нового лондонского приятеля, но предупредил, постучав по своим часам, чтобы я говорил очень кратко, ибо я и так много наговорил.
— Володя! — сказал я в трубку. — Это Саша из «Комсомолки». У меня очень мало времени. Мне очень нужна твоя помощь!..
— Саша! — раздался в трубке раздраженный голос Юриса (!!!) — Я тебе еще раз повторяю! Зря звонишь! Здесь тебе никто не поможет!
Я был в шоке! Похоже, Малькиадос случайно или специально не сбросил прежний набор, и он повторился, и я снова попал на Юриса. Это был сюрприз! Обратил ли он внимание на слово «Комсомолка»?!!!
Ошеломленный этим мистическим недоразумением, я заперся в своей комнате и попытался заснуть. В животе урчало, шкварчало, как в аду.
Вот странно: Иоанн Креститель, Иисус сорок дней изнуряли себя голодом в пустыне. Монахам Печерской обители не позволялось есть мясо и рыбу, и иметь в собственности даже иголки. Святой Антоний Печерский питался только травой. Святой Антоний великий ел только хлеб и соль, постелью ему служила рогожа. (Он не работал, а только молился. Еду приносили ему простые работяги, труженики.) Его обуревали Бесы в образе прекрасных женщин. И однажды он отсек себе срамной хуй. Святой Франциск Ассизский в молодости любил кутежи и безумные оргии. А потом раздал свое имущество, отказался от наследства (он в суд пришел голый, чтобы подчеркнуть свою бедность), перестал бухать, совокупляться, кушать, стяжательствовать, стал побираться и поселился в ветхом шалаше с прокаженными. Зачем? Для кого? Для чего? Миллионы людей в мире, детей и стариков, вынуждены голодать (как и я), страдать от сексуальной абстиненции и вынужденного воздержания и не видят они в этом никакого подвига. Я лежу голодный, с температурой и ангиной, это я, выходит, по понятиям Франциска Ассизского сейчас подвиг совершаю?
Я усилием воли поднял свое немощное тело и отправился на кухню, полный решимости что-нибудь украсть и съесть. Моя цыганская кровь давала о себе знать! На плите стояла сковородка, накрытая крышкой. Под крышкой были остатки пиршества — жареная картошка. Я руками взял горсть и отправил себе в рот. Остатки равномерно распределил по сковородке. Полежав немного и поразмышляв над превратностями судьбы на своем одре, я вскоре неожиданно обнаружил себя перед сковородкой. Я пригоршнями хватал жареную картошку и провожал ее в последний путь к себе в рот. Все равно всех венгерских цыган этой картошкой не накормишь, а мне какая-никакая благотворительная помощь. Я не наелся, но больше цыгане ничего не оставили мне. Я снова провалился в пучину беспокойного полусна. Однако среди ночи меня разбудили громкие голоса. Пришли какие-то горячие цыганские парни. Поднялась какая-то суматоха. «Неужели заметили пропажу картошки?» — в панике подумал я. Сначала минут двадцать цыгане кричали друг на друга, потом в коридоре началась возня. «Не нашли картошку!» — вертелось в моей голове. Закричали женщины, что-то упало. Я слышал, как за моей дверью раздавались удары и хрипы. Чу! Выстрел! Еще! Дважды я отчетливо слышал одиночные выстрелы. Моя тонкая дверь ходила ходуном: кого-то били об нее головой. Драка продолжалась минут десять. Потом все стихло. Заснуть я в эту ночь так и не смог. Я метался в бреду, вскакивая от приснившихся мне голосов. Но тут случилось Чудо. В какой-то миг мне явилась покойная тетушка Елена, веселая, энергичная и позитивная. Она тяжело ушла из жизни лет десять назад, оставив сиротами двоих малышей. Елена села на краешек моего одра и четко сказала мне:
— Вставай и уходи отсюда, Саша! Немедленно! Иначе смерть ждет тебя!
— Я не могу сейчас, — прошептал я пересохшими губами. — Температура сойдет, и я пойду.
— Нет! Сейчас уходи! Иначе уже не встанешь…
Я сейчас абсолютно уверен в существовании связи нашего мира с потусторонним миром. Ко мне время от времени приходят погибшие друзья. Лена пришла впервые. И с тех пор больше не являлась. Я знал и знаю сейчас, что если к тебе явился покойник, то надо внимательно слушать все, что он скажет. Они приходят предупредить нас об опасности, подсказать, как избежать смерти. В том мире, где они существуют, у них есть возможность видеть наше будущее, и некоторые из них находят возможность явиться нам и повилять на нашу судьбу. Надо только слышать их и верить.
Поэтому, дождавшись рассвета, я тихо встал и, перешагнув через лужу крови, растекшуюся черным пятном возле моей двери, покинул этот гостеприимный дом. Несмотря на слабость, я не мог больше лежать. Страшно мне было. Я не ел уже два дня, и меня донимала прогрессирующая ангина. Но неожиданная решимость овладела мною: мне необходимо было действовать. Я не мог ждать без дела две недели. Я знал, что удача ждет меня.
8
Barking — окраина Лондона, индийский и пакистанский район. Такое ощущение, что ты попал в Бомбей или Мадрас. Индусы ходят в национальных одеждах. Много национальных индийских и пакистанских ресторанчиков и кафе. Я входил почти в каждый и просто спрашивал, есть ли для меня какая-нибудь работа: не за деньги, хотя бы просто — за еду. Но индусы растерянно и виновато разводили руками. Голод и болезнь сделали меня дерзким и отчаянным.
Я стремительно, без остановок, ходил по городу, словно Дюрассел какой. Какая-то сила влекла меня вперед. Я бродил по East street precinct, London road, Good mayes road, High Road, Seven kings station, время от времени вновь и вновь испытывая судьбу на предмет работы. На Riple road ко мне подошла маленькая девочка лет десяти и, дернув за руку, что-то тихо сказала.
— Что? — переспросил я.
— Дайте мне два фунта на кофе, — повторила она так же тихо.
Я страшно смутился. Зачем-то полез в карман, естественно, ничего там не нашел и ласково, ровно на два фунта, щедро потрепал ее по головке. Невдалеке я заметил ее маму, наблюдающую впотай за нами. Я показал ей большой палец, в знак одобрения ее деятельности.
