– Об этом в притче ничего не говорится, – вздохнул Бахтияров. – И вам, Катя, ни за что не догадаться. Отец убил младшего сына вот почему. Тому в чужом городе было лучше, чем в хозарской семье. Вот и все.
– Как все? – не поняла Катя.
Профессор прикрыл глаза и тихо проговорил:
– Повторяю еще раз. Младший сын прижился в мире неверных. А неверный – это не человек. Ему нельзя доверять, с ним нельзя дружить. Его можно – только обманывать, использовать, а потом – убивать. Я хочу, чтобы вы это поняли. Это вам пригодится, когда вы пойдете выручать своего племянника.
– Анвар Шойвович, – в ужасе спросила Катя, – это вы серьезно?
Он грустно вздохнул:
– На моей родине, в Итили, меня уважают. Я – большой человек, профессор, я сделал карьеру в мире неверных. Но я никогда не смогу признаться своим соплеменникам, что у меня есть русские друзья.
Кажется, профессор ждал от нее сочувственных слов. Но Катя, охваченная ужасом, воскликнула:
– Боже мой, что же они сделают с Ленчиком?
Профессор успокаивающе погладил ее по руке:
– Тише, Катюша, тише. Пока ваш племянник будет им нужен, они его не тронут…
Он сделал паузу, опять вздохнул и отрезал:
– Но не надейтесь, что после того, как вы отдадите выкуп, вы увидите его живым.
Катя вскочила. Из глаз незаметно для нее самой брызнули слезы.
Профессор вышел из-за стола, ласково обнял ее за плечи:
– Катенька, милая! Вы же говорили мне, Ленчик – он сейчас не один, не брошен. Ведь ваш друг, детектив, не сидит без дела? И ваша сестра, мать Лени, – тоже? Зачем еще вам-то куда-то бежать? Разве Лене от этого станет легче?
– Но что же мне, что же мне делать?
Профессор твердо сказал:
– Делайте то, что вы умеете делать. Учитесь.
– Бесполезно! – в отчаянии выкрикнула Катя. – Я не успею. Осталось всего пять дней.
– Целых пять дней, – поправил ее профессор. И добавил: – За это время хозары Ленчика не убьют, обещаю вам это.
Профессор усмехнулся:
– Только никому не рассказывайте о том, кто вас учил. Давайте, Катенька, еще кофе.
Слезы капали в чашку, губы дрожали. Катя подняла на профессора заплаканные глаза:
– Ну почему, почему же они такие сволочи? Ой, извините, Анвар Шойвович.
Профессор не обиделся. Он спокойно сказал:
– А вот хозары считают, что настоящие сволочи – это русские.
– Почему? – не поняла Катя.
– Потому что только русские бросают своих одноплеменников в беде. А когда беда случается с хозаром – весь клан бросается ему на выручку.
Катя молчала, переваривая услышанное. А профессор строго сказал:
– В общем, все, Екатерина Сергеевна. Хватит слез, довольно истерик. Продолжаем работать. Вот вам текст, переведите его.
Она машинально взяла исписанные хозарской вязью листки. Попыталась вчитаться. Непонятно. Ничего не понятно!
Катя отложила текст. Умоляюще взглянула на профессора.
– Анвар Шойвович, пожалуйста! Можно я съезжу к Даше? На часок, не больше!
Профессор хмуро посмотрел на нее. «Сейчас скажет: «Уезжай и больше не возвращайся!» – в страхе подумала Катя. Но Бахтияров, видимо, прочитал в ее лице что-то особенное. Он вздохнул и произнес:
– Езжайте. Что уж с вами делать? Через пару часов жду обратно. И вот еще что. Вот вам кассета с уроками хозарского. Послушайте по дороге. Вернетесь – сдадите зачет. И вообще: говорите по-русски только по мере необходимости. Будете общаться с сестрой – про себя переводите ее слова на хозарский. Очень полезная практика. Давайте, Катюша, в темпе. Жду вас через два часа.
Леня Коноплев
Ленчик едва не впервые в жизни занимался самоедством. «Дебил я. Олигофрен. Имбецил. Гидроцефал!» – клял себя он. Самоуничижению весьма способствовали тонкая подстилка матраса, от которой ломило бока, и постоянная боль в прикованном запястье. С момента заточения прошло уже два дня. Освобождать Ленчика никто, видимо, не собирался. Вертолет над темницей не зависал, дядя Паша – спецназовец и рейнджер – вызволять его не спешил.
Ленчик не знал, какую сумму чурки потребовали с его Семьи за его голову. Подозревал только: те заломили огромные деньги. Огромные. Тысяч триста долларов. Или пятьсот. Или миллион?.. Столько бабок мамане сроду не найти. С пресловутыми двенадцатью штуками было проще. Ну, и зачем, спрашивается, они с Машкой затевали детские шуточки со змеями? С ментовской базой данных? Зачем он, студентик, стал сам бороться с жестокой, отлаженной бандитской группировкой? Робин Гуд нашелся… Поверил в себя. Решился. Потом от удач башка-то закружилась. Уже всякие грандиозные планы начали лезть в голову – возьму, мол, и разворошу это гнездышко чучмекско-хозарских ос, всех разорю, все дела им расстрою! Я одержу грандиозную победу, я без сипа стос, ощень крутой, я один против всех… Да, вот теперь пойди и повоюй против этих хозар, блин… Сидишь на хлебе и воде и ждешь, покуда тебе отчекрыжат пальцы. Перспективка – зашибись.
Ленчик с горькой иронией вспоминал: «А ведь я, я всегда боролся с расизмом! Защищал однокурсника Маркаряна, которого студенты дразнили хачиком. Ох, дурак я, дурак».
Больше тюремщики его не били. И даже особо не унижали. Но он ненавидел их до дрожи в прикованных к батарее руках. Его бесили их пустые лица, их беспричинный гортанный хохот, их реплики на непонятном языке. Но особенно Леню беспокоили их глаза – холодные, жесткие, остановившиеся, словно у змей. Плюс к тому – чучмеки воняли. Источали миазмы прогорклого масла, немытого тела и пропотевшей одежды. Вот дикий народ! Чего б им не помыться – хоть разок в день, в такую жару! Ведь в квартире наверняка есть душ.
Но немытые чурки – еще бог с ними. Самое страшное заключалось в другом. Ленчик отчетливо понимал: ЕМУ ДАЖЕ НЕТ СМЫСЛА ОТСЮДА БЕЖАТЬ. Бесполезно. От хозар не скроешься. Снова найдут, поймают, поставят на счетчик, потребуют еще больше денег… А потом и убьют. К едрене фене убьют. Впрочем, замочить его могут в любой момент. Хоть сейчас. Изменятся у хозарских боссов планы – и все, гуд бай, малъщик. От этой мысли Ленчика прошибал холодный пот, ему казалось, что он падает в бездонную яму.
«Черт бы съел этих хозар с их Аллахом, – думал он. – Я не хочу умирать! Я хочу – жить! И жрать! И любить Машку! И помыться… Хоть бы дали душ принять, козлы противные!»
Держали Леньку в условиях малоприятных. Одна рука постоянно была прикована наручником с длинной цепью к батарее. Жесткий железный браслет натирал запястье. Рядом с батареей валялся матрас, тонкий, как блин, и такой же замасленный. На нем и проводил свой досуг Леня.
Квартиру, похоже, чурки сняли специально для содержания заложников и прочих грязных дел. «Что-то типа мафиозной блатхаты», – думал Ленчик. Комната, видимо, была специально подготовлена к сдаче в аренду. Стены украшали унылые дешевенькие обои бледно-желтого цвета с чахлыми цветочками. На окнах болтались красочные занавесочки и… все. В комнате, кроме матраса и самого обитателя темницы – Лени, не было больше ничего. Даже на месте, где должна находиться люстра, из потолка торчали лишь голые проводки в опасной близости друг от друга.
