Бахтияров разрешил Кате съездить домой за вещами и наказал явиться к полуночи.
Калашникова приехала в начале первого. За день она намоталась и рассчитывала на спокойное чаепитие в профессорском кабинете. Однако Бахтияров встретил ее хмуро. Заявил: «Вы опоздали!» Чаем не угостил. И велел – именно так, велел! – немедленно отправляться спать.
Катя, решившая во что бы то ни стало вжиться в роль хозарской женщины, подчинилась. Покорно поплелась в отведенный ей «малый кабинет».
Помещение оказалось донельзя жалким – обычная кладовка: площадь два на два метра, окна не предусмотрены, пахнет пылью. Сюда едва вмещались короткий жесткий диванчик да кособокий стул. А для воздуха места не хватило. Духота в комнатенке стояла смертельная. «Я-то надеялась, профессор мне хотя бы в гостиной постелит! – думала Катя. – А он в душегубку засунул… Тоже мне, восточное гостеприимство!»
Заснуть никак не получалось. Дурацкий диван отдавливал бока, в духоте надсадно гудели мухи. «Зачем я пошла на это? – терзала себя Катя. – Занимаюсь какими-то глупостями. Чего я этой своей затеей добьюсь? Будь я сейчас рядом с Пашей – от меня, может, было бы больше пользы».
«Нет уж, господин Бахтияров, так не пойдет. Если б вы мне свою спальню – между прочим, с кондиционером! – отдали, я б еще подумала. А так – с меня хватит. Ухожу».
Катя вскочила с дивана, натянула одежду. Она сейчас разбудит профессора и скажет, что передумала. Все равно у нее ничего не выйдет. Чего зря мучиться? Она вырвется из ужасной кладовки. Приедет домой, примет душ, раскинется на любимой безразмерной кровати… Наверное, позовет Синичкина. Они поговорят о делах, а потом, может быть…
Катя толкнула дверь – не поддается. Попробовала сильнее – тщетно. Заперто. На ощупь – света в кладовке не полагалось – Катя принялась искать дверную ручку. Вот она. А вот – прорезь замка. И ключ – торчит снаружи. Ну и шуточки! Придется стучать.
Горничная явилась только минут через двадцать.
– Откройте, Альмира! – потребовала Катя.
Горничная пробурчала что-то неразборчивое. Но дверь не отперла.
– Откройте немедленно! – повысила голос Калашникова.
Альмира наклонилась к замочной скважине. Отчетливо произнесла:
– Вы не смеете нарушать покой профессора!
И зашаркала прочь от кладовки.
– Стойте! Вернитесь! – крикнула Катя.
Ответа не последовало.
Катя в ярости бросилась на диванчик. «Ну, спасибо тебе, Бахтияров! Удружил! Запер в душегубке! Ладно, я тебе отомщу, профессор-садист. Ты ведешь себя, будто сам от меня не зависишь. А отзывы на статьи тебе кто пишет?! Зачеты у твоих студентов – кто принимает?! Попроси только теперь на семинаре тебя подменить! Или подвезти до дома после кафедральной пьянки».
Мухи гудели как заведенные. Катя закрылась от них подушкой. Поскорей бы утро.
Утро наступило для нее в половине пятого. Бесстрастная Альмира отомкнула комнату, неласково потрепала Калашникову за плечо. Едва Катя открыла глаза, Альмира проговорила:
– От профессора! – И протянула ей записку.
Калашникова застонала – бумажка была покрыта хозарской вязью.
– Жду на кухне, – сообщила Альмира и удалилась.
– Пошла ты… – еле слышно пробурчала Калашникова по-русски и уткнулась в записку.
Голова после полубессонной ночи соображала с трудом. Над посланием профессора Катя просидела минут десять. Наконец перевела: «Вы ничего не добьетесь, если будете и дальше так себя вести».
Да, скорость перевода у нее безумная: десять минут на две строчки! Стоило столько торчать в Библиотеке иностранной литературы. «Но я же таки перевела! Значит, по-хозарски – понимаю! – принялась утешать себя Катя. И сама же себе ответила: – Ни черта я не понимаю. Только слегка. Чуть-чуть».
Но какой толк от «чуть-чуть»? Кате было нужно – совершенство. А «чуть-чуть» – фуфло. Если «чуть-чуть» – вся затея пойдет прахом.
Может, действительно потерпеть? Вдруг Бахтияров окажется кудесником? Научит? Вобьет в ее голову хозарские премудрости? Ради этого и в тесной кладовке можно покуковать, и выходки хмурой горничной вытерпеть.
Катя пригладила взлохмаченные волосы и поплелась в кухню. Она надеялась, что ей удастся выпросить у Альмиры чашку крепкого кофе. Но горничная оказалась неумолимой:
– Сначала мы должны обиходить (так и сказала – обиходить!) профессора.
Альмира принялась варить кофе. А Катю заставила готовить хамамы – наполнять тонкие лепешки тертым козьим сыром и резаной кинзой.
С теркой Катя обращаться не умела – и немедленно сломала об нее ноготь. А острым, как кинжал, ножиком, которым следовало резать кинзу, отхватила себе чуть не полпальца.
– Безрукая! – проворчала Альмира.
– Йод-то у вас хоть есть? – терпеливо спросила Катя.
Кровь из порезанного пальца хлестала так, что Калашникова не успевала ее слизывать.
Горничная пожала плечами и достала из шкафа закопченную буро-медную склянку. Приказала:
– Дай руку!
Катя повиновалась. Альмира посыпала ее палец странным красным порошком.
– Боже, что это? Перец? – взвыла Калашникова. В несчастный палец будто черти вгрызлись.
Она бросилась к раковине – скорее смыть адское средство. Но железные пальцы Альмиры вцепились в плечо, удержали:
– Мочить нельзя! Загноится!
– Я не могу! – выкрикнула Катя. На глазах выступили слезы, палец жгло, словно каленым железом.
– Терпи, – приказала Альмира.
– Что ты мне насыпала? – простонала Катя. Боль постепенно отступала.
– Народное средство, – пояснила горничная. – Хемакам. Смотри, кровь уже остановилась.
Калашникова в изумлении увидела, что кровь действительно не течет. Мало того, капельки, оставшиеся на ране, на глазах высыхали и свертывались в хлопья. А палец только легонько пощипывало, словно от комариного укуса.
– Из чего это делается? – благоговейно спросила Катя.
– Конский навоз. Молотые куриные кости. Сушеный коровий желудок, – спокойно объяснила Альмира. – Очень древнее средство.
Катю передернуло. Лучше уж лечиться по старинке, йодом.
Горничная между тем взглянула на часы и гневно воскликнула:
– Опоздали! Из-за тебя! Быстро неси профессору завтрак!
Альмира ловко расставила на подносе тарелку с хамамами, кофейник и чашку. Катя не преминула отметить, что чашка оказалась в единственном экземпляре.
– А мне что – кофе не полагается? – поинтересовалась она.
Альмира сухо ответила:
– Женщины не имеют права есть вместе с мужчинами. Ты поешь здесь, в кухне. Когда тебе позволит профессор.
