— Англосам вход воспрещен.
Мы с Хомини стояли по эту сторону баррикад. Стояли за спиной Карисмы и, как и все остальные, если не считать опекунов и поваров Центральной средней школы Литл-Рок или Университета Миссисипи в 1962 году
[217], выступили против истории. Хомини приперся в школу, чтобы рассказать о Джиме Кроу. Меня же Карисма вызвала, чтобы показать письмо, приложенное к присланной по почте книге Фоя «О мышьяке и блюде»
[218] — очередное переосмысление классики в духе мультикультурализма, китайская адаптация Стейнбека, где действие было перенесено во времена китайских кули на железной дороге. Книга была написана под копирку, только без артиклей, а все «л» и «р» переставлены. Может, в этом плоклятом миле все боятся длуг длуга. Хоть убей не пойму: после сына Чарли Чана номер один еще более полувека тому назад, после японского парня из Smahing Pumpkins, офигенных музыкальных продюсеров среди них, скейтбордистов и покороных азиатских жен для белых парней из рекламы радиотехники, — люди вроде Фоя Чешира все еще думают, что иена — это китайская валюта и что азиаты-американцы не способны произнести это чертово «р». Однако написанное второпях, кривыми каракулями, несколько нервировало:
Уважаемая пешка либеральных сил,
Не думаю, что вам по силам совершить мыслительный подвиг, чтобы понять, но тем хуже для вас. Эта книга уверенно ставит меня в ряд таких писателей, получивших самообразование, как Вирджиния Вульф, Кавабата, Мисима, Маяковский и ДФУ
[219]. Увидимся в школе в понедельник. Занятия пройдут на вашей территории, и все же моими слушателями будете вы. Возьмите с собой ручку, бумагу и заклинателя ниггеров Продажную тварь.
С уважением,
Фой «А вы знали, что Ганди избивал свою жену?» Чешир.
Когда Карисма спросила, почему Фой перечислил именно этих писателей, я сказал, что не знаю, умолчав о том, что список составлен исключительно из самоубийц. Трудно сказать, было ли письмо проявлением суицидального мышления, но на это стоило надеяться. Нынче не так много черных, выбившихся в «первые», а поскольку Фой был прекрасной кандидатурой, чтобы оказаться «первым чернокожим писателем, покончившим с собой», я был готов на это посмотреть. Самообразование, значит? У него оказался самый паршивый учитель в мире.
Фой выступил во главе колонны, взяв на себя роль переговорщика, торжественно предъявив небольшую стопку ДНК-экспертиз, причем он размахивал ею не у лица Карисмы, а перед объективом ближайшей телекамеры:
— В моих руках список заключений, доказывающих, что предки каждого из этих детей по материнской линии прослеживаются вглубь тысячелетней истории кенийской Восточноафриканской рифтовой долины.
— Ниггер, ты на чьей стороне?
Из закрытой двери школьного холла я не видел того, кто это сказал, но вопрос был хороший, и, судя по молчанию, Фой не знал на него ответа. Да и сам я не очень-то понимал, на чьей я стороне. Я был уверен только, что я точно не с Библией, осознанными рэпперами
[220] и Фоем Чеширом. Зато Карисма почувствовала твердую почву под ногами: обеими руками толкнула Фоя в грудь, и дети скатились вниз по лестнице, как кегли. Я оглянулся на тех, кто стоял по эту сторону порога: на Хомини, учителей, на Шейлу Кларк. Все были немного испуганы, но полны решимости. Блин, похоже, все-таки я оказался на верной стороне истории.
— Если вы так уж хотите учиться в Диккенсе, предлагаю дождаться, когда заработает школа через дорогу.
Будущие белые ученики подхватились, обернулись и уставились на своих предков, гордых первооткрывателей мифической Академии Уитон. Они увидели девственные здания, эффективных преподавателей, привольно раскинувшийся зеленый кампус. Академия Уитон так звала к себе, что молодняк нетерпеливо потянулся на эти учебные небеса, как ангелы тянутся к лютневой музыке и приличной жрачке в столовой. Но тут на их пути встал Фой.
— Не верьте кумирам! — вскричал он. — Эта школа — корень всех зол. Это пощечина каждому, кто ратует за равенство и справедливость. Расистская насмешка, издевательство над трудящимися этого сообщества или всех остальных. Морковка, висящая перед мордой старой лошади, которая слишком устала, чтобы скакать. Кроме того, этой школы не существует.
— Но она выглядит как настоящая.
— Это просто мечты, которые кажутся реальностью.
Разочарованные, но не побежденные, дети устроились на траве возле флагштока. Получилась мексиканская мультикультурная ничья: в середине — черножопый Фой и белые дети и по обе стороны от них — Карисма и призрак идеальной Академии Уитон.
Говорят, что отец маленького Тайгера Вудса во время игры по выходным специально звенел мелочью в кармане в момент, когда Тайгер готовился к победному броску с двух метров. В конечном итоге вырос гольфист, который не отвлекается ни на что другое. С другой стороны, я вечно на что-то отвлекаюсь. Перманентно отвлекаюсь, потому что мой отец любил поиграть со мной в «Постфактум». Посреди какого-нибудь занятия отец вдруг совал мне под нос известную историческую фотографию и спрашивал: «А что было дальше?» Мы как-то пришли на матч «Бостон Брюинз»
[221], и во время важного таймаута он вдруг сунул мне в нос фото с отпечатком ноги Нила Армстронга на лунной пыли. А что было дальше? Я пожал плечами.
— Не знаю. Он снимался в рекламах «Крайслера» по телику.
— Неверно. Он стал алкоголиком.
— Папа, я думал, это Базз Олдрин
[222]…
— Кстати, многие историки считают, что он был в дупель, когда ступил на Луну. «Всего маленький шаг, но для человечества — это гигантский скачок вперед». Что вообще они хотели этим сказать?
Посреди матча Малой бейсбольной лиги, в которой я играл впервые, Марк Торресс, долговязый нападающий с битой, столь же твердой, как подростковая эрекция, и быстрый, как первый секс, пробил 0:2 в свою пользу. Этого не увидел ни судья, ни я: я только почувствовал, как просвистел ветер над головой. Отец сорвался с трибуны и побежал ко мне. Но вовсе не для того, чтобы дать мне дельный совет. Нет, он сунул мне под нос знаменитую фотографию встречи на Эльбе, где американские и русские солдаты обмениваются рукопожатиями, поздравляя друг друга с фактическим окончанием Второй мировой войны на европейском театре военных действий. Так что было дальше?
