– Прекратите возиться! – нервно сказала «оператор ноутбука» в костюме цвета свежей редиски. – Не двигайтесь и дышите ровно!
Я разозлилась, что из-за каких-то сотовых телефонов, которые вовсе не собираюсь красть, должна не двигаться, по-особенному дышать и потеть от напряжения. Наверняка их датчики фиксируют усиленное потоотделение, а ведь тому, кто потеет, есть чего бояться. Люди с чистой совестью не потеют по пустякам. Это нам давно объяснили, например, в рекламном ролике какого-то дезодоранта. Не успела я отметить, что на лбу у меня выступила особенно отвратительная обильная испарина, как на меня горохом посыпались вопросы.
– Вас зовут Надежда? – спросила Редиска.
– Нет! – выпалила я, потому что по условию эксперимента должна была один раз опровергнуть свое имя.
Не знаю, что увидела на своем экране пытающая меня женщина, но лицо ее оживилось. Видимо, врала я качественно, и она смогла зафиксировать, КАК ИМЕННО я вру.
– Где работали прежде?
– На заводе керамических изделий! – бодро отрапортовала чистую правду я.
– Ваша должность?
– Инженер, – сказала я, хотя мне было очень стыдно в этом признаваться. Не мерчендайзер ведь.
– Сколько людей находилось в вашем подчинении? – продолжала стрелять вопросами Редиска.
– Нисколько.
– Воровали на прежнем месте работы?
– Нет! – ответила я, и Редиска понимающе улыбнулась.
А между прочим и если честно, я воровала на работе. Битую плитку, которую производил завод. Таскала все для той же двоюродной сестры, брат мужа которой меня насчет полиграфа консультировал. Сестра с мужем выложили боем из нее дорожку у себя на даче. А кто, скажите, не ворует на работе? Это государство нас только и делает, что обкрадывает, и нам не грех немножко того…
– Выпивали на рабочем месте?
– Да!
Тут я решила сказать правду, потому что надо еще поискать тех, которые этого не делают. Все выпивают. Когда, например, юбилей или кто-нибудь у кого-нибудь родится. И за моего Димку выпивали, когда он поступил в Московский университет, да еще на факультет восточных языков. Можно подумать, что эта Редиска не выпивает в свободное от полиграфирования время!
– Выносили ли с территории завода конфиденциальные документы?
– Нет! – ответила я бодро, хотя… Смотря что считать конфиденциальным и для чего выносить. Я сто раз выносила накладные, чтобы мастер моего участка, который периодически впадал в жуткий запой, подписывал их своей дрожащей от жажды рукой прямо на дому.
Волынка с вопросами и ответами затянулась часа на полтора, но приводить нашу с Редиской непринужденную беседу полностью не вижу никакого смысла. Как выяснилось, на вопросе «Где вы работали прежде?» я еще не отошла от вранья по поводу своего имени, и ответ на него тоже посчитали неправдой.
– И чего было врать про керамический завод? – удивилась Редиска.
Я пожала плечами и поняла, что не работать мне рядом со сперматозоидом Максимом. Может, потому их салон и такой пустынный, что ни один из претендентов на должность продавца никак не может пройти полиграф. Эдак им не продать ни одного телефона. Наверное, именно потому Максим был так бледен и грустен при нашем с ним разговоре.
Когда я уже поднималась из подвала Центра психофизиологических исследований, меня догнал очень сердитый молодой мужчина. Несмотря на нервное перенапряжение, я все-таки отметила, что он не в моем вкусе: с сивыми встрепанными волосами и невыразительным, чересчур розовым лицом. Он раз пять чертыхнулся, пока нам наконец не открыли дверь на улицу.
– Нельзя же принимать эту ерунду так близко к сердцу! – не выдержала я, покосившись на мужчину.
Он будто только и ждал моего участия:
– Нет, вы представляете, я третий раз из-за этого идиотского полиграфа пролетаю мимо фирмы! А сегодня так и на должность-то ерундовую. Прямо противно, честное слово!
– Может, эта ужасная машина уже вас узнает? – рассмеялась я.
– Кто ее знает… – не улыбнулся он. – Все возможно. У них тут два детектора, и я умудрился два раза все-таки попасть на разные. Результат оказался идентичен, хотя во второй раз даже оператор был другой. Наверное, их ноутбуки в сети, и все данные сохраняются, а я себя уже, как говорится, зарекомендовал далеко не с лучшей стороны…
– Не расстраивайтесь так, – еще раз улыбнулась ему я, сочувственно и одновременно ободряюще. – Я тоже пролетела мимо. Как и вы.
Но мужчина не расстраиваться не мог. Он скручивал в жгут полиэтиленовый пакет и смешно хмурился.
– Вы уверены, что в вашем пакете нет ничего нужного? – на всякий случай спросила я.
– Там же мой паспорт! – вскричал три раза пролетевший мимо фирмы мужчина и начал крутить пакет в обратную сторону. В конце концов его пришлось порвать, чтобы извлечь на свет изрядно изуродованный паспорт.
– Вот так всегда! – тяжело вздохнул потерпевший. Он спрятал документ во внутренний карман пиджака, протянул мне руку и представился: – Егор.
Несмотря на утроенные неприятности, его рукопожатие было сильным и уверенным.
– Надя, – вынуждена была ответно представиться я.
– А не зайти ли нам, Надя, вон в то кафе? Отпраздновать, так сказать, наш пролет?
Я еще раз без удовольствия оглядела очень заурядное лицо мужчины, но все-таки согласилась с его предложением. После полуторачасовой пытки надо было расслабиться.
Кафе оказалось так себе. Таким же заурядным, как внешность моего нового знакомого. Дешевая забегаловка, видимо, из принципа не поддающаяся западному влиянию.
Кофе был противным, пережженным, пирожное – сухим, зато собеседник неожиданно оказался очень мил. Он как-то ненавязчиво выспросил все, что со мной приключилось за последние лет эдак… пятнадцать, и так же непринужденно рассказал о себе. Я даже не могла предположить, что с интересом выслушаю все, что касается человека, которого я вижу первый раз в жизни и, скорее всего, не увижу больше никогда. Оказалось, что Егор был сотрудником одной дизайнерской фирмы, но разошелся с начальством во мнении по принципиальному вопросу и вынужден был уйти. Потом мой новый знакомый работал в НИИ, которое, как и многие подобные заведения, однажды приказало всем долго жить, и после этого уже около года искал себе более или менее подходящую по профилю работу, параллельно прирабатывая везде, где только возможно.
К моему удивлению, очень скоро молодой мужчина перестал казаться мне несимпатичным. У него были необыкновенно живые зеленоватые глаза, добрая улыбка, а с лица сползла нездоровая розовость, неприятно поразившая меня у дверей пещеры Полиграфа. Очевидно, она была свидетельством сильнейшего нервного напряжения и в спокойном состоянии на лице Егора не проявлялась. И волосы у него были вовсе не сивые, а такие… светло-шатенистые… А рост – так и вообще хороший. Наверняка около ста восьмидесяти.
