– Почему? Неужели, эти парни, с которыми ты спала, никогда не позволяли себе чего-то обычного? – Зашнуровывая ботинки, изумляюсь я.
– Нет. Они того же возраста, что и я, иногда на пару лет старше, и никому из нас неинтересно такое. Секс, да, а вот всякие нежности уволь, мне этого не нужно, – Джесс поднимается и собирает волосы в косу, перебрасывая её за спину.
Её слова не приносят радости или же хоть какого-то объяснения. Наоборот, они заставляют вглядываться в её ничто, не выражающее лицо и искать ложь. Уверен, что это именно так. Ведь какая девушка или женщина откажется от подтверждения чувств к ней? Ни одна. Кроме, вот этой, ожидающей, пока я обуюсь. Не верю.
– А что тебе нужно, Джасмин? – Поднимаясь, возвышаюсь над ней. Приподнимает уголок губ и, оставляя мой вопрос без ответа, направляется к двери. Следую за ней, зная, что она не собирается поддерживать диалог, предлагая мне додумать всё самому. Но я слишком плохо понимаю эту девушку, чтобы представить её желания. Она странная. Самая обычная, какие живут в любой стране. Привлекательна, молода и безумна. По её венам летит максимализм, и она наслаждается каждой минутой своей жизни, даже дождём.
– Сегодня я тебя катаю, – Джесс выходит на улицу и открывает зонт, ожидая, когда я подойду.
– Позволишь? – Указываю взглядом на ручку, которую она держит. Кивает и передаёт мне, пока закрывает дверь дома на ключ.
Рукой показывает на свою машину, ещё немного и она развалится прямо на глазах. Снова проснулся ханжа во мне, пока, стараясь преодолеть брезгливость к этому автомобилю, довожу Джесс до водительского места. Сам забираюсь на пассажирское и, закрыв зонт, ставлю его между ног.
– Знаю, что тебе не хочется видеть эту ужасную развалюху. Папа купил её перед выпускным в подарок мне. Она стоит всего триста баксов, он заставил её рычать и ездить, – пристыжает меня, заводя мотор и, двигаясь по дороге.
– Я не думал так.
– Флинт, я понимаю, и мне не обидно, правда. Я бы хотела, чтобы ты был честен со мной. Нет необходимости соблазнять меня тем, кем ты не являешься. Я хочу тебя даже вонючего. Особенно когда ты мокрый, грязный и потный. Наверное, я сумасшедшая, – Джесс издаёт смешок, вызывая на моём лице улыбку.
– Эм…
– Ты ведь этого ждал, не так ли? – Джесс бросает на меня лукавый взгляд и возвращает его на дорогу.
– Не совсем… я сбит с толку. Ты не дала себя поцеловать, а сейчас сказала это.
– Я не верю словам, особенно твоим, Флинт. Прости, но ты пока не сдержал ни одного обещания, но зато много было от тебя возвышенных речей. Слова бесполезны, можно говорить о многом, но всё это не твоё. Иногда суть разговора теряется, и приходится выкручиваться, обманывая себя и других. Поэтому, трахни меня, предпочитаю действия. Хочешь, так не мучай себя, возьми и сотвори то, что в твоей голове.
– Джесс, не всегда можно выполнить моментально все фантазии. А как же совесть или же последствия?
– Совесть? Смеёшься? – Хмыкает девушка, переключая передачу. – Совесть давно уже стала вымыслом. Для нас. Ни у тебя, ни у меня совести нет. Если бы она существовала в наших разумах, то никогда бы мы не трахались на лужайке под дождём, и ты не спал бы со мной. Никогда бы я не говорила с тобой на тему секса, а ты бы не подглядывал, когда мне отлизывают. Совесть – это то, что тормозит и оттягивает время, накаляет воздух, чтобы он разразился громом, и его разорвало грозой к чертям. Совесть – миф, который ни тебе, ни мне не нужен.
– То есть, по твоим словам, я боролся с собой, потому что… – предлагаю ей закончить мою мысль.
– Потому что боялся настоящих желаний. Боялся осуждения, нарушить какие-то рамки приличий, которые установлены неизвестно кем. Всё это ересь, а я выбрала иной путь. Я беру то, что хочу. А хочу увидеть, что есть в этом мире самого запретного и тайного. Хочу, чтобы мне было больно, и в то же время это стало бы для меня лучшим.
– Я для тебя самое запретное? Ты так меня видишь?
– А ты нет? – Джесс прыскает от смеха.
– Хорошо, согласен, что секс между нами под запретом, и я боролся со своей совестью, пока она меня не оставила. А как же быть с виной? Разве не совесть заставляет нас испытывать её? – Интересуюсь я, с каждой минутой изумляясь, насколько рассудительна эта восемнадцатилетняя девочка, и говорить с ней довольно интересно. Удивительно, на самом деле, узнавать её в разных ролях. Они все принадлежат ей, и от этого я ещё глубже проникаюсь голубыми глазами, на миг взглянувшими на меня.
– Нет. Сейчас я тебе расскажу, – Джесс нажимает на тормоз и заглушает мотор.
– Где мы? – Пытаюсь хоть что-то разглядеть под проливным дождём, но всё очень мутное, мрачное и не даёт пока осознать, насколько близко я подхожу к краю.
Довольно лёгкая атмосфера с примесью философского цинизма улетучивается, когда Джесс, забирая из моих рук зонт, выпрыгивает из машины и уже ожидает меня. Выбираюсь и юркаю под укрытие. Джесс передаёт мне ручку и кладёт руку на сгиб моей.
– Так, где мы? – Спрашиваю её. Она не отвечает, только слабо качает головой и ведёт меня к зелёной траве, на которую мы неспешно ступаем.
Неожиданно сердце спотыкается обо что-то невидимое, дыхание нарушается, вырывая изо рта хриплый стон, когда мы приближаемся к могильным плитам, расположенным тут и там. Мой ад.
– Нет… – шепчу, торможу и мотаю головой, желая сбежать. Пусть намокну, пусть это назовут трусостью, но я не желаю быть в дождь на кладбище. На чёртовом кладбище, где похоронены мои родители! Это самое жестокое, что она могла сделать со мной! Ледяной пот покрывает лоб.
– Флинт, пойдём, – мягко произносит Джесс, и если бы я мог противостоять этому тягучему нектару в её голосе, то оттолкнул бы её, наорал и ускользнул. Но я иду. Иду по мокрой траве, замечая у некоторых плит свечи, мягкие игрушки, цветы. Это нормально. Те, кто скорбят, всегда приносят в такие места частичку памяти, соединяющие их с мёртвыми. У меня же такого нет.
– Я не могу, Джесс. Пожалуйста…
– Когда ты был здесь в последний раз? – Перебивая меня, она останавливается под деревом и поворачивается ко мне.
– В день похорон, – мрачно отвечая ей, чувствую, как могильный холод пробирается в моё сердце, чтобы сжать его в объятиях.
– Тогда ты помнишь, что мы недалеко, – она указывает взглядом за мою спину, и я медленно оборачиваюсь. Да, ещё шагов пять, и я увижу то, что гнал от себя. Обычную мраморную плиту на земле, вокруг тысячи таких же, не отличающихся друг от друга ничем, кроме имён. Я точно знаю, что там написано и вижу сейчас это отчётливо перед глазами.
«Прекрасная жена. Любящая мать. Лучшая бабушка».
«Прекрасный муж. Любящий отец. Крутой дедушка».
Именно это Зои выгравировала на их плитах, посчитав, что так все будут помнить их, как самых весёлых людей, готовых прийти на помощь друзьям и своей семье.
