Не отвечает, яростно собирая перья в пакет. Как мне быть её няней, если она сама этого не хочет? Ничего не поделаешь, придётся уйти и подождать за дверью, пока она оттает ко мне.
Поднимаясь, направляюсь к выходу, как слышу тонкий голос:
– Ты улыбаешься.
– А это запрещено законом или карается смертью? – Издаю смешок оборачиваясь. Но улыбку стирает, как вижу её лицо, серьёзное и очень грустное.
– Ангел мой, тебе запрещают улыбаться? – Осторожно спрашиваю, подходя к ней.
Поджимает губы, опуская голову. Замечаю, как дрожат они. Боже, бедный ребёнок. Он и её заморозил.
– Папа, мой папа он всегда улыбался. Я видела его только два раза, когда мне было пять и в том году осенью. Он улыбался. Он умер, и Хелен ненавидит, когда я это делаю. Она говорит, что я очень похожа на этого наглого мерзавца, – её слова, поражают жёсткостью к юному созданию.
Сажусь рядом с ней на пол, но не смею прикоснуться к ней.
– В улыбке и веселье нет ничего плохого, Венди. Мама, Хелен твоя мама?
Кивает на мой вопрос.
– Она не любит, когда я называю её мамой. Она слишком красива, чтобы быть мамой.
– Но она твоя мама, и она любит тебя, просто ещё не отошла от смерти дорогого человека. И ты ей напоминаешь его, твоя улыбка рождает в ней чувства, которых не найти больше. Ты должна улыбаться, уверена, что твоя улыбка – это лучшее, что она видела в жизни, как и я, – и всё же тянусь рукой к её собранным волосам и ощущаю, насколько они одеревенели от лака. Осторожно делаю одно движение, гладя её по голове.
– Ты так думаешь? Она любит меня? – В её глазах столько мольбы в подтверждении моих слов, что улыбаюсь ей кивая.
– Конечно, потому что я полюбила тебя с первого взгляда. Если тебя узнать, то ты ворвёшься в сердце и никогда тебя не вырвать из него, – заверяю её. С такими детьми нужно говорить, как со взрослыми, убеждаюсь в этом ещё раз, когда уголки её губ подрагивают и на них расцветает опасливая улыбка.
– Зачем же ты прячешь это, принцесса? – Шепчу я, изумляясь моментально преобразившемуся лицу. Она ангел, самый настоящий маленький ангел, когда так искренне улыбается.
– Так ты, правда, мне поможешь? – Жалостливо спрашивает она.
– Помогу, только обещай мне, что больше такого не будет. Это плохо, милая, нельзя так подставлять людей, ведь это скажется только на тебе в будущем, – киваю, поднимаясь на ноги.
– Почему на мне? – Удивляется она, подскакивая с пола.
– Потому что всегда всё возвращается. Каждое плохое слово, действие, даже мысли могут изменить твоё будущее. Чем больше негатива ты выплеснешь из себя, тем сильнее он в будущем ударит по тебе. Это закон жизни, о котором многие не помнят, а сетуют на свою судьбу через несколько лет. Всё в этом мире справедливо, – наверное, мои слова слишком непонятны для маленького разума. Венди хмурится, словно прикидывая что-то в голове. Вздыхаю и улыбаюсь, обещая себе впредь говорить доступными словами.
– Но давай приберёмся. Я знаю способ, – подхожу к вёдру и вытаскиваю его на центр спальни. – Надо намочить руки и катать ими по полу, так перья не будут отлетать и быстрее оставят нам время для других занятий.
– Откуда ты знаешь? – С сомнением смотрит на меня, а затем на ведро.
– Мы с Айзеком в детстве любили драться подушками, а из них летели перья. Чтобы родители не узнали, мы именно так их и собирали.
– Это больно? – Спрашивает она, пока я мочу руки и опускаюсь на пол, указывая головой делать ей то же самое.
– Нет, – смеюсь, мотая головой.
– Тогда зачем драться, если это не причинит боли? Надо взять что-то острое, чтобы выйти победителем, – мою улыбку стирает, ведь она действительно так думает.
– Зачем причинять боль, Венди? Игры для того и существуют, чтобы не испытывать боль, а только веселье. И ножи, – замолкаю, подбирая слова, – это не игрушки для детей, да и для взрослых. Ими можно нанести непоправимые раны, даже убить, поранить себя, не дай бог, это случится. Не бери больше эти ножи и другие острые предметы, они не для веселья. А ведь я теперь знаю, какая у тебя прекрасная улыбка и хочу видеть её чаще. Но давай, приберём, а то твой дядя тебе и мне голову открутит.
– Открутит? Он такой сильный?! – Вскрикивает она, отчего я смеюсь.
– Это оборот речи, означающий, что плохо будет нам обеим. Поэтому подумаем о себе и избежим этого.
Венди кивает, стараясь повторять каждое моё движение. Минуты, что мы проводим в рассказах о моём детстве, и её удивление, уверяют меня, что ребёнка заставили быть взрослой, забыв о детстве. Девочку попросту лишили его, и у меня есть небольшое количество времени, чтобы научить семилетнего ребёнка быть таковым.
Декабрь 21
Действие третье
– Я не пойду к этому злобному старикашке, – от негодования Венди топает ногой, а я вздыхаю, оборачиваясь к ней.
– Он не злобный старикашка. Он твой дедушка, а дедушки по определению не могут быть злыми. И мне тяжело держать поднос, ангел мой, мы так долго прибирались, что я совсем забыла о лорде Марлоу, – беру удобнее свою ношу, разворачиваясь и продолжая подниматься по лестнице.
– Он не лорд Марлоу, мой папа был лордом Марлоу, а теперь дядя. И мама скоро станет леди, а я по рождению имею титул. И он злобный, пусть не кушает, – бурчит Венди, но всё же, идёт за мной.
– Ты не знаешь его, чтобы иметь право так рассуждать. Мне нравится, значит, он хороший, и неважно, у кого титул, – отвечаю я, дожидаясь её наверху лестницы.
– Леди Марлоу, то есть леди Илэйн, сказала Хелен, что ждёт не дождётся, когда этот отвратительный старикашка отбросит коньки. Он носит коньки? – Открываю рот и сразу же закрываю его, теряясь от её вопроса.
– Хм, нет. Но твоя бабушка, видимо, очень хочет покататься на коньках, а её муж ей не разрешает. Так боится за её самочувствие, – понимаю, насколько глупо это звучит, но не говорить же ей, что всё намного отвратительнее, чем даже я себе представляла. Откуда столько ненависти у этой женщины? Что лорд Марлоу-старший ей сделал, чтобы заслужить такое отношение?
– Я тоже тогда хочу, чтобы он отбросил коньки, – эта фраза вызывает во мне грусть и желание рассмеяться.
– Нельзя желать такого, только люди в возрасте могут употреблять такие слова. А ты говори прямо. Хочу кататься на коньках, – мы продолжаем наше движение в северный корпус.
– К тому же в городе должны были залить каток, поэтому ты сможешь покататься, – продолжаю я.
– Нет, мне нельзя. Но я бы хотела, видела по телевизору, девочки так красиво катаются. Хелен не разрешает, я могу ногу сломать или шею, тогда я умру. А умирать я не хочу.
– Боже, никто не умирает от этого, Венди! Я с детства катаюсь на коньках и жива, как и многие жители города. Давай, мы сделаем так: завтра или послезавтра я возьму тебя с собой, найду свои старые коньки, и ты попробуешь. Я буду держать тебя за руку и не позволю тебе упасть, – поворачиваюсь к ней, уже стоя в коридоре, ведущему к покоям лорда Марлоу.
