– Кого же вы хотите в цари? – спросил Пафнутий.
– Князь Шуйский первый заступник вере православной! – закричали в толпе. – Князь Шуйский кровь за Русь святую проливал! Князь Шуйский самый знатный на Руси! Шуйского хотим! Шуйского, Шуйского!!! – толпа слилась в едином восторженном вопле.
– Глас народа, глас Божий, Василий Иванович, – повернулся к князю митрополит. – Надо подчиняться.
– Ну, коли сего желает вся земля русская, православная…
– Желаем, желаем!!! – кричали в толпе. – Шуйского на царство!
– Коли такова воля всей Русской земли, я покоряюсь, – смирился Василий Иванович.
Митрополит, князь Шуйский и их небольшая свита поклонились «народу всей Русской земли», вернулись в Кремль, вошли в Успенский собор, и митрополит Пафнутий тут же начал службу, нарекая Василия Ивановича на царствие.
Спустя ровно два дня после того, как князь Василий Шуйский ворвался в Кремль с обнаженной саблей в руке, он уже стоял здесь полновластным хозяином. Государем всея Руси!
– Божию милостью мы, великий государь, царь и великий князь Василий Иванович всея Руси, по челобитью и прошению всего православного христианства учинились на отчине прародителей наших, на Российском государстве царем и великим князем! – торжественно огласил князь Шуйский со ступеней Успенского собора заранее приготовленное обращение. – Государство сие даровал Бог прародителю нашему Рюрику, бывшему от римского кесаря, и потом, в продолжение многих лет, на сем Российском государстве были прародители мои! И я на их место возвертаюсь! Целую ныне крест на том, что не стану на троне православном ни над кем не делать ничего дурного без собору, и если отец виновен, то над сыном ничего не делать, а если сын виновен, то отцу ничего дурного не делать, а которая была мне грубость, то никому за нее мстить не стану!
Боярские дети, холопы и дворня огласили площадь приветственными криками – и Василий Иванович торжественно прошествовал от собора к Великокняжескому дворцу, отныне принадлежащему ему на законном основании. На нижней ступеньке остановился, повернул голову к верному слуге:
– Игнат, пошли гонца в крепость Ливны. Пусть скажет воеводе Петру Буйносову, что государь всея Руси призывает его к себе. И пусть захватит с собой дочку. Государь всея Руси дарует ей разрешение на свадьбу. – Василий Иванович криво усмехнулся и добавил: – Надеюсь, хоть теперь-то его душенька будет довольна?
Новый «государь» торжественно поднялся по ступеням, прошел через тихие и мягкие, выстланные коврами коридоры дворца, вошел в малую Думную палату и поднялся на трон. Повернулся к нему спиной, немного так постоял. Потом сел, опустил руки на подлокотники, распрямил спину. Расплылся в гордой улыбке:
– Ну что, бояре? – поинтересовался он у князей Головина и Куракина. – Какие вопросы мы станем обсуждать сегодня?
– Собранная государем Дмитрием Ивановичем для похода на Крым армия сегодня уходит, – ответил ему воевода Куракин.
– Как уходит? Куда, почему? – не понял только что венчанный царь. – Я ведь еще ничего не приказал!
– Бояре да стрельцы православные намедни порешили тебя не признавать, ни в чем не слушать, ждать возвращения царя Дмитрия. – В голосе князя Куракина сквозило плохо скрываемое ехидство. – И до того времени постановили идти по домам…
* * *
«А черниговцы, и путимцы, и кромичи, и комарицы, и вси рязанские городы за царя Василья креста не целовали и с Москвы всем войском пошли на Рязань: у нас, де, царевич Дмитрей Иванович жив» – лаконично описал случившееся летописец.
Русская земля начала отторгать нового правителя с самого первого часа его воцарения.
Царь Дмитрий, сын государя Ивана Васильевича, даже еще полумертвый, неведомо где находящийся, уже начал одерживать над князем Василием Шуйским свои первые победы.
21 мая 1606 года
Ростов, двор митрополита
За окнами еще не начало светать, а в просторной опочивальне митрополита супруга уже собирала святителя к службе, старательно расчесывая его седую бороду черепаховым гребнем. Мужчина вздрагивал, сжимал и разжимал кулаки. Женщина, невозмутимо что-то напевая, разбирала пряди:
– Вот была, Федя, у тебя бородка коротенькая… – пропела она, – и не было у тебя этаких хлопот. Но ныне ты завел дли-и-и-инную, вот и терпи…
– Ты хоть надень чего-нибудь, Ксюша! – взмолился святитель. – Не могу я на твои прелести спокойно смотреть, мысли бесовские одолевают! К заутрене из-за тебя не поспею!
– Не Ксюша, а матушка Марфа, – невозмутимо поправила его обнаженная монахиня. – Ляпнешь прилюдно, не дай боже, потом объясняй, о чем сказываешь…
– Адово искушение! Змиева посланница! – Не утерпев, митрополит наклонился и поцеловал соски крупных, белых грудей своей жены, опустился на колени…
И тут в дверь постучали!
– Проклятье! – повернул голову святитель. – Кто там?!
– Срочно! Письмо из Москвы!
Поцеловав жену в пупок, супруг одними глазами указал ей на постель, и монахиня Марфа быстро юркнула под одеяло, утонув головой между подушками и оставив снаружи только ухо.
– Входи! – оправил мантию митрополит.
Дверь распахнулась, в опочивальню заскочил запыхавшийся, весь пыльный паренек, низко поклонился:
– Прости, святитель, но письмо срочное! На перекладных всю ночь мчался!
Митрополит взял свиток, порвал восковую печать, развернул. Хмыкнул. Скрутил снова:
– Хорошо, отрок. Иди, отдыхай. Пару дней покоя и баню ты заслужил.
Гонец попятился, вышел. Тяжелая тесовая дверь затворилась.
– Что там? – высунула голову супруга.
– Васька просит срочно приехать. Так срочно, что даже подорожную приложил, на перекладные.
– А что случилось, Федя?
– Не Федя, а святитель Филарет, – поправил ее супруг. – Ляпнешь еще прилюдно, потом оправдывайся.
– Я к тебе прилюдно и близко не подойду! – пообещала инокиня Марфа. – Так что случилось?
– Не пишет, – пожал плечами митрополит Ростовский. – Заутреню отслужу и поскачу. Коли на перекладных, к ночи буду в Москве.
– Постой, любый, ты забыл надеть нагрудный крест. – Откинув одеяло, женщина опустила ноги на пол.
– Назад, искусительница! – округлив глаза, вскинул руку святитель.
– Я только крест тебе надену, Феденька!
– Назад, порождение ночных грез! Назад, видение из плотских мечтаний! Я сам! – Митрополит подхватил с сундука тяжелый святительский крест и выскочил за дверь.
Ксения, жена Захарьина, она же инокиня Марфа, рассмеялась, раскинула руки и рухнула обратно на перину.
– Счастье вернулось… – прошептала она. – Господь всемилостивый, Триглава милосердная, Купава судьбоносная, оставьте его нам! Шесть лет разлуки… Неужели мы не заслужили обычного семейного счастья?
