– Мне нужно посетить свои земли, – внезапно спохватился Василий Иванович. – Своими глазами убедиться, что самозванец там ничего не натворил, что работники на местах, а холопы верны присяге. Прости, Петр Иванович. Надобно скакать.
30 апреля 1606 года
Москва, подворье князя Голицына
Василий Иванович знал, что при любом правителе всегда найдется множество недовольных людей. Кому-то кажется, что его не замечают, кому-то – что не ценят. Дураки полагают, что начальники не замечают их великого ума, лентяи – что не восхищаются трудолюбием. Но самое страшное – это умные слуги, которым не повезло оказаться в нужный час на удачном месте, да завистники, каковым вообще не интересно, как награждают их самих. Завистникам плохо, когда другим хорошо.
Князь Шуйский знал, что найдет в Кремле недовольных, но никак не ожидал, что первым отзовется на его осторожные намеки князь Василий Голицын – первейший из приспешников самозванца, воевода его армии, преданный слуга, самолично задушивший для нового царя прежнего правителя, Федора Годунова.
Но все оказалось как всегда: старательный, исполнительный слуга решил, что его недостаточно наградили. Убивал он, командовал войсками он – а в любимчиках государя оказались Басманов, Молчанов да Шаховский.
Князь Голицын обиделся. И при словах о возможном бунте москвичей супротив самозванца в сердцах выдохнул: «Туда ему и дорога!» – причем столь прочувствованно, что Василий Иванович сразу ему поверил.
И потому пиры в честь государя Дмитрия Ивановича ныне давались на подворье Голицыных. Ибо подворье Шуйских было буквально забито сотнями исполченных холопов.
У богато накрытого стола веселились в большинстве рынды да бояре из царской свиты, поднимая кубки за государя Дмитрия Ивановича и за боярина Петра Басманова, ставшего при нем первым слугой. А сверх того – за здоровье, за прибытки, за хозяина дома…
Когда первый круг веселья прошел и многие бояре стали отваливаться от стола, забывая про места, Василий Шуйский подсел к сидящему в распахнутой бархатной ферязи, отороченной бобром и расшитой золотой нитью, изрядно хмельному молодому воеводе Дмитрию Пожарскому, стукнул краем своего кубка о его чашу:
– Рад видеть тебя в добром здравии, княже! Как служба новому государю?
– Служба как служба, Василий Иванович, – пожал плечами воевода, не избалованный вниманием знатного князя. – На крымчаков вот собираемся. Хотим избавить порубежье южное от басурманского разбоя. Войско уже собрано. Вестимо, после свадьбы царской и выступим. Твое здоровье, Василий Иванович!
– Благодарю, Дмитрий Михайлович! – кивнул князь Шуйский и отпил немного слабенького меда, вкусом и цветом больше напоминающего квас. – Гонять крымчаков дело нужное, да как бы в самой Москве беды не случилось. Бродят слухи, недовольных государем в городе много. Сказывают, к иконам он неправильно прикладывается, не по-православному, крестится странно, мясо в постные дни вкушает, после обеда не спит… Смущаются люди, ропщут изрядно.
– Пустое, Василий Иванович! – рассмеялся молодой воевода. – Что кому за дело, спит государь днем али нет? У нас половине народу днем не до сна! И откель люду простому знать, что именно Дмитрий Иванович кушает? Я вот князь – так и то не ведаю!
– Однако же надобно все же осторожность проявить, защитить государя от опасности. Людей верных в Кремль как-то провести, ибо там, окромя немцев да стрельцов, и нет никого.
– Оставь, Василий Иванович, – отмахнулся князь Пожарский. – Боярин Петр Басманов лучше пса цепного государя сторожит. Да и немцы, они ведь наших споров не ведают, даже с речью человеческой не в ладах. Токмо охранять и умеют. Хоть от правого, хоть от виноватого. Беды не попустят, не беспокойся!
– Хорошо, коли так! – перекрестился князь Шуйский. – Удачи тебе в походе. Славы ратной и побед поболее.
С этими словами Василий Иванович поднялся и отошел.
Не клюнул Дмитрий Пожарский – и ладно. Пусть и дальше лижет самозванцу сапоги, коли весь из себя такой преданный. Он ведь в Кремле не единственный служивый человек! К примеру, князья Куракин, Татищев, Головин, бояре Валуев, Осипов, Бегичев, Одоевский – отозвались. Но самое главное – французский наемник Яков Маржерет, всеми немцами командующий, откликнулся и «обеспокоился».
С наемниками дело иметь вообще проще всего. Пятьдесят рублей заплатил – и сражение за тобой.
Василий Иванович нисколько не боялся, что о его намеках донесут. Ведь князь ныне не злоумышлял против самозванца, а беспокоился о его благе и безопасности! Желал защитить от бунтовщиков! А догадываются сбившиеся возле Шуйского служивые люди о его истинных намерениях али нет, князя не беспокоило. Главное, просочиться в Кремль. Остальное – неважно.
Больше того, Василий Иванович знал, что о его подозрениях, о слухах про зреющий бунт, про народный гнев, царю уже успели неоднократно донести. Но самозванец только посмеялся. Он легко и просто бегал в Москву на торг, на карусели и качели, просто погулять, ходил без свиты и охраны, ничего не боясь, и был уверен в народной любви.
Наивный мальчик даже не подозревал, что настоящий, страшный «народный гнев» мнением народа никогда не интересуется.
30 апреля 1606 года
Подмосковье, Литовский тракт
Украшенная чеканным серебром карета, которую тянули двенадцать серых в яблоках лошадей! Конная стража, одетая в золоченые доспехи, в плащах из соболей, с поясами, сверкающими самоцветами! Радостные крики и низкие поклоны многих тысяч смердов и служивых людей, встреченных на дороге! А еще – тяжелое от драгоценных камней и золота платье, полная шкатулка самоцветов, наряды, дорогие украшения, почтительные слуги из знатных родов. И это – не считая всех оплаченных долгов ее семьи, мешков с деньгами, подаренной золотой посуды, коней, охапок самых ценных мехов… Осыпанная сокровищами с головы до ног, Марианна Мнишек наконец-то начала понимать упрямство своего отца. Похоже, и вправду лучше закрывать глаза в постели с уродливым мужем, но жить царицей, нежели любоваться красавчиком-супругом, оставаясь при том нищей шляхтичкой.
Млея от обрушившегося богатства и восхищения, девушка даже поклялась себе быть с супругом ласковой и нежной, дабы он не разочаровался в своем выборе.
Заплаченные за ее изящное тело сокровища стоили такой благодарности!
Снаружи протяжно завыли горны, ударили барабаны, покатился колокольный звон. Девушка приоткрыла занавеску, выглянула – и поняла, что наконец-то въезжает в сверкающую бесчисленными золотыми куполами и изразцовыми шпилями Москву. Бесчисленные толпы, радостные крики, смех. Будущие ее подданные бросали в карету цветы, зерно и украшали ее лентами, желали невесте долгие лета и детишек поболее, а улицы все тянулись и тянулись, сливаясь в бесконечность.
Наконец гулко загрохотал под колесами мост, карета въехала в самый Кремль, остановилась. Слуги подскочили, поставили к ступеням скамеечку с бархатной обивкой, откинули лесенку, открыли дверцу.
