– Когда?
– Когда стану царем. Пока что я, если ты не заметил, просто наследник. На царствие меня еще не венчали.
– Так венчайся! Чего ты ждешь?
– Жду, когда мама приедет, – покрутил пальцами наперстный крест Дмитрий. – Хочу, чтобы она это увидела.
– Понятно… – против сего простого объяснения Отрепьев возражений не нашел. – А ты знаешь, царевич, забавно выходит. Сегодня ты приговорил князя Шуйского к смерти за те самые слова, на которые мы все время ссылались, доказывая твое происхождение. Он честно записал, что видел. Теперь он честно указывает на постановления, сделанные из его слов. Это ведь не он тебя приговорил, а Священный собор!
– Теперь еще и Василий Иванович? – Дмитрий Иванович мотнул головой: – Слушай, Гришка, отчего ты все время за других просишь? Попроси чего-нибудь для себя! Чего хочешь? Земли, деревень, чинов, мест? Воеводства? Проси!
– Не-не-не, к бубенчикам собачьим! – обеими руками отмахнулся Отрепьев. – Насмотрелся я уже на вашу знатную жизнь! У вас коли все хорошо – так или приказчики воруют, или смерды жгут али надобно с пикой наперевес под пули и на рогатины во весь опор скакать. А коли плохо – так или ссылка, или постриг, или топор и плаха, как князю Шуйскому. Не-не, Дима, чур меня, чур от такой жизни! Мне бы пожрать нормально пару раз в день, ковш вина да одежку справную заиметь, и больше ничего не надо. И писарем при тебе остаться!
– Дело твое! – усмехнулся наследник трона. – Оставайся. Сиречь, пошли обедать!
Он стремительным шагом понесся по коридору, в голове же все крутились и крутились сказанные писарем слова:
«Приговорил за то, благодаря чему возвысился…»
Дмитрий всю жизнь провел под чужой опекой, без собственных средств. И ныне вдруг оказался всесильным, ничем не ограниченным властителем с бездонной казной! Мог делать все, что хочется, – и никто даже слова поперек не смел молвить! Перед соблазном вседозволенности трудно устоять. Сегодня вот взял – да и лишил знатного человека, именитого воеводу жизни. По сути, только за то, что тот сослался на решение Священного собора и не захотел склониться перед тем, в кого не верил. Но с другой стороны – это была дерзость, открытый бунт!
Однако возмущением своим князь Шуйский оберегал родовую честь. Ту самую честь, благодаря которой Дмитрию и его грамоте верили все встреченные люди. Честь, требующую понимания и уважения.
И что теперь делать?
Во всех книгах о достоинствах правителей, которые успел прочитать юный Дмитрий, все ученые мудрецы дружно утверждали, что повелитель должен быть строгим, но справедливым и обязательно милостивым. Однако никто из них так и не удосужился объяснить: что такое справедливость? Или строгость? И как можно быть милостивым и строгим одновременно?
– Царевич! – окликнул задумавшегося наследника Отрепьев. – Трапезную проскочил!
– Ась? – оглянулся Дмитрий. И тут же спохватился: – А, ну да! Пойдем.
При царевиче Дмитрии все происходило быстро, даже стремительно. Уже через день, двадцать пятого июня, у срубленного на Васильевском спуске эшафота остановилась запряженная старой серой клячей телега. Стрельцы сняли с повозки сидящего на ней со свечой в руках князя Шуйского, поставили на землю.
– Я сам, – повел плечами Василий Иванович, и служивые люди отступили.
Всего лишь одни сутки, проведенные в порубе, никак не отразились на облике бывалого воеводы. Он был ухожен и суров: темные с проседью короткие волосы, стриженная на пять пальцев русая бородка. Плечи развернуты, спина выпрямлена, шаг тверд. На плечах все еще лежала украшенная вошвами и каменьями соболья шуба, под которой виднелась такая же драгоценная парчовая ферязь. Все же – царедворец, не бродяжка какой-нибудь.
Удерживая в обеих руках свечу, воевода поднялся по ступеням, встал у дубовой колоды, на которой должен окончиться его жизненный путь. Остановился. Рядом глашатай в простеньком кафтане развернул грамоту:
– За крамолу бесстыжую на Дмитрия Ивановича, наследника престола русского… за ложь и подстрекательство к неповиновению… по общему приговору Боярской думы и Священного собора… князь Василий Шуйский приговаривается к смерти!
Движением плеч Василий Иванович сбросил шубу. Три раза широко перекрестился, кланяясь на все стороны, кроме кремлевской. Затем потушил свечу, откинул ее в сторону и опустился на колени возле плахи, крепко ее обняв и положив голову на свежую древесину.
– Ну, прощевай, княже, – взялся палач за топор…
– Сто-о-ойте!!! – вылетел из Фроловских ворот всадник. – Остановите казнь!!!
Подковы гулко простучали по опущенному мосту, выбили щепу из деревянной мостовой. Гонец натянул поводья возле ступеней эшафота и встал на стременах, подняв над головой свиток с ярко-красной восковой печатью:
– Волею государя нашего, Дмитрия Ивановича! Дмитрий Иванович сим объявляет кровь русскую священной и запрещает проливать ее отныне и вовеки веков! Никаких смертных казней его в царствие не случится! Никаких смертей, православные! Казнь князя Шуйского, назначенная думой и Собором за вину его безусловную, заменяется ссылкой в Вятку!
Всадник передал свиток стряпчему, что распоряжался действом на эшафоте. Тот развернул бумагу, пробежал глазами.
Топор прорезал воздух и сочно вонзился в край колоды.
– Ну вот, Василий Иванович, – наклонившись, шепнул палач. – Похоже, я остался без твоей шубы. Бог даст, больше не увидимся.
Князь распрямился, удивляясь оглушительному стуку своего сердца и восторженному гомону толпы, жаркому солнцу и свежему ветру, дующему с реки. Тяжелая шуба вернулась ему на плечи, и стрельцы, подхватив осужденного под руки, потащили его обратно в возок…
18 июля 1605 года
Деревня Тайнинская близ Москвы
Известие о скором прибытии матери обогнало неспешный возок почти на четверо суток. Три дня Дмитрий провел весь в нетерпении, и на рассвете восемнадцатого июля не выдержал – велел оседлать коня и помчался навстречу, перехватив обшитую толстой кошмой и кожей кибитку в пяти верстах от города. Охрана из полусотни царских телохранителей во главе с князем Скопиным-Шуйским подсказала царевичу, в какой именно повозке путешествует царственная инокиня. Наследник трона спешился и кинулся к дверце:
– Мама! Мама, это я! Я здесь!
Заменяющий окно полог отдернулся, наружу выглянула пожилая монахиня с покрытым морщинами, серым лицом. Ее взгляд остановился на лице неказистого молодого человека с двумя большими родинками на лице, и тонкие бледные губы тронула улыбка:
– Димочка…
– Мама!!! – Наследник престола кинулся на шею матушке прямо через окно, и больше они ничего сказать не смогли, поскольку обоих душили слезы.
Оставшийся до Москвы путь Дмитрий проделал пешком, шагая рядом с повозкой и удерживая мамину руку в своей и постоянно кивая в ответ на приветственные крики собравшихся к дороге селян, ремесленников и служивых людей.
