– Стряпчих в реку, и скажем, что не видели. Ушли и пропали. Холопов туда же, и концы в воду. Сестре велю не искать. И няньку выпороть, дабы впредь за приметами следила! Вот токмо Осипа надобно обязательно словить, – озабоченно добавил боярин Нагой. – Много лишнего видел. И этих…
«Эти» еще бегали по двору, отчаянно пытаясь спасти свои жизни. Писарь, проползя под амбаром, попытался зарыться в сено. Однако многоопытные в грабежах казаки сразу заметили странное шевеление сухой травы и принялись колоть сеновал пиками. Вскоре болезненный вскрик показал им, где находится жертва. Несчастного выволокли за ноги и беззлобно добили усеянным железными шипами шестопером.
Данила Третьяков оказался чуть более везучим – заметил приоткрытую дверь, заскочил в нее, накинул крючок, побежал наверх по ступеням. Однако стряпчий отлично знал, что рано или поздно его все равно найдут и убьют. Он так и не понял, что вдруг такое случилось, и с чего боярин Нагой внезапно взъярился на молодого стряпчего? Но очевидца сего душегубства Михаил Федорович в живых, понятно, не оставит.
За дворцом же с плачем и воем улепетывали от приказчика Русина Ракова семилетние мальчишки. Они тоже ничего не понимали, и им тоже хотелось жить, а не валяться в лужах крови, как двое зарезанных у них на глазах добрых людей.
– Вели казакам закрыть ворота и никого не выпускать, – почти успокоившись, распорядился Михаил Федорович. – Надобно Осипа словить, от тел избавиться да сыск небольшой провести, кто чего видел и слышал? А то как бы кроме сих холопов, – боярин кивнул на крыльцо, – еще какие лишние глаза не случились…
И тут над Угличским кремлем оглушительно запел, зазвенел набатный колокол!
– Кабаний клык мне в печень! – только и смог выдохнуть боярин. – Кто-о?!
Это был Данила Третьяков. Добежав наконец-то до верха лестницы, он внезапно нашел свой путь к спасению и теперь что есть силы раскачивал тяжелый язык могучего набата, поднимая на ноги весь огромный город.
– Только бы успели, только бы прибежали! – громко молился он небесам, с надеждой глядя на ворота.
Если появятся люди, если он успеет крикнуть им со звонницы о случившемся душегубстве, то они защитят, убийства не попустят. Резать его прилюдно никто не посмеет.
Но первыми песню древнего колокола услышали, понятно, казаки. С легкостью выбив дверь на звонницу, сразу пятеро бывалых воинов забежали наверх.
– Лю-юди!!! – закричал им Данила, указывая на вбегающих в ворота угличан. Горожане, схватив кто вилы, кто копье, кто просто железную палку или оглоблю, бежали на помощь своему удельному князю. – Они увидя-а-а!..
Казаки не стали смотреть на ворота, а просто перекинули его через перила поджидающим внизу товарищам, и те тут же добили все еще хрипло дышащего мужчину.
– Где беда? – На звук набата выскочила на крыльцо Мария Федоровна, на ходу повязывая платок. Судя по обвислому темному платью с единственной юбкой, она как раз собиралась прилечь после обеда.
– Васька твоя родинку забыла поповичу прилепить! – зло рявкнул на сестру боярин Нагой. – А крысеныш Битяговский углядел! Пришлось затыкать. Получилось тихо, да токмо кто-то на колокольне трезвонит. Теперь побитых утопить не успеем.
– Вот дура! Вот раззява! – Спустившись вниз, вдовая царица взяла из поленницы длинную березовую палку и двинулась на упавшую на колени няньку.
Тем временем приказчик наконец-то словил вертлявого поповского отпрыска и волок его за шкирку и за руку к хоромам. Мальчуган извивался и брыкался и во всю глотку орал:
– Я не царевич!!! Пусти меня, я не царевич! Не убивай, я не царевич! Димка Истомин я!!! Не убива-а-ай!!!
– Да заткни же ты его!!! – Михаил Федорович побежал к Ракову, схватил поповича за вторую руку, приказчик положил ладонь малому на рот, однако мальчишка крутил головой, извивался и орал такое, отчего количество «лишних ушей» увеличивалось с пугающей скоростью. – Молчи, дурень! Закрой свою пасть!
Боярин через плечо оглянулся на ворота. В них уже забегали встревоженные набатным звоном горожане. Многие десятки людей разных званий и разного сословия, в большинстве с оружием, готовые сражаться за своего князя до последней капли крови. Еще немного, считаные шаги – и они всё услышат…
– Димочка, милый, замолчи, – неожиданно ласково попросил боярин Нагой. – Очень тебя прошу.
– Я не царе-еви-и-ич!!! – взбрыкнулся, высоко подбрасывая ноги, мальчишка.
Михаил Федорович снова оглянулся на ворота, тихо пробормотал:
– Прости меня господи… – и с силой провел ножом по горлу ребенка.
Попович тут же замолк, несколько раз судорожно дернулся и затих.
– Что теперь, Михаил Федорович? – с надеждой спросил приказчик.
Боярин промолчал.
Толпа приближалась. Михаил Нагой теперь уже никак не успевал спрятать тела и скрыть следы случившегося. Не оставалось времени ловить Осипа Волохова, заменять крикливого поповича другим мальчиком или привозить истинного Дмитрия Ивановича, дабы показать людям, некогда было искать ненужных свидетелей. Требовалось придумать иной выход. И как можно скорее, пока за случившееся душегубство не повязали его самого!
Позади послышался топот копыт, зазвучал знакомый голос:
– Что здесь случилось? Кто в набат бить повелел?!
И тут Михаила Федоровича осенило!
Он подхватил тело убитого ребенка на руки, распрямился и повернулся к нахлынувшей толпе, поднял малого перед собой:
– Слушайте меня, люди православные! – громко провозгласил он. – Вы посмотрите, что творится! Люди Битяговские царевича нашего Дмитрия зарезали! Данила Третьяков зарезал, да Осип Волохов, Никита Качалов, да Данила Битяговский! И дьяк Михаил Битяговский с ними заодно!
Уже спешившийся царский надзиратель от сих слов стал белым, как атласная рубаха, в которой он прискакал в кремль. Толпа яростно взревела, и слова оправдания, каковые дьяк Битяговский попытался произнести в свою защиту, утонули в общем шуме. На несчастного обрушились сразу две оглобли, вилы и лопата, но он не упал, а кинулся бежать в Брусяную избу и даже сумел спрятаться внутри. Но против всеобщей ярости тесовая дверь не продержалась и нескольких мгновений. Горожане выволокли Битяговского обратно на свет и принялись забивать ногами и рукоятями вил.
– Осипа Волохова ловите! – громко напомнил боярин Нагой. – Осип тоже резал!
Толпа отозвалась одобрительным гулом и стала растекаться в стороны. Михаил Федорович облегченно перевел дух и понес поповича в дом.
– Добром сие не кончится. – Андрей Корела появился откуда-то со стороны стены. – Теперь смерды не успокоятся, пока половины города не разнесут. Царь после такового бунта обязательно следствие учинит. Дьяка государева, я вижу, истоптали насмерть. Сего Федор Иванович тоже не простит.
– Вестимо, да, – признал боярин.
– Пойми меня правильно, Михаил Федорович, – облизнулся молодой старшина. – Я ваш род уважаю, и Марию Федоровну, и тебя, и Дмитрию Ивановичу навеки верный слуга. Служили мы вам всегда честно, и впредь на нас положиться можете. Но токмо какой прок в казачьих саблях супротив царского следствия? Мне о людях своих заботиться надобно. Посему ныне я им собраться прикажу, а завтра с рассветом мы отплывем. Можем и тебя забрать, Михаил Федорович. С Дону выдачи нет!
