Бригитта поднялась, сбросив одеяла на замызганный пол.
Чуть пошатываясь, дошла до буфета из темного дерева. Выдернула ящик, откуда выпала пара пустых бутылок. Она этого даже не заметила.
Бригитта села, я передал ей одеяла. Она укутала ноги. Протянула мне старый альбом для фотографий в кожаном переплете.
С тех пор как Макс показал мне снимки с места преступления, я относился к фотографиям с опаской.
— Возьми, он не кусается.
Я взял альбом, пристроил его на коленях. Открыл не сразу.
— Это ты?
— Это была я, — поправила Бригитта. — Все говорили, что я могла бы сниматься в кино.
Между женщиной, которая сидела передо мной, и чудесной белокурой девушкой, которая подмигивала с фотографии в альбоме, пролегли световые годы. Рука покоится на бедре, вызывающий взгляд. Длинные волосы, шорты, выставлявшие напоказ ноги, достойные любого подиума.
— Эта — тысяча девятьсот восемьдесят третьего года. Мне тогда едва исполнилось двадцать лет. Я работала официанткой в Альдино. Пошла к портнихе и попросила укоротить форменную юбку. Эти несколько сантиметров оказались отличным вложением капитала. Клиенты соревновались между собой, кто оставит мне больше чаевых. После того как кафе закрывалось, некоторые пытались залезть ко мне в трусики.
— Им это удавалось?
Я сразу пожалел, что задал такой вопрос, который можно было во многих смыслах неверно истолковать, но Бригитта восприняла его как комплимент.
— Кому-то да, кому-то нет, — ответила она кокетливо. — Я не бросалась на первого встречного, но если ты достаточно мил со мной, у тебя нет противных шрамов на лице и все шарики на месте, тогда, может быть, ты и дойдешь до финишной черты. И подумать только: до десяти лет я училась в монастырской школе, куда меня запихнула мать. Единственное, что осталось от тех лет, — цитаты из Библии. Слышал бы ты…
Она захихикала, прильнула к бутылке, уже опустевшей. Помрачнела.
— В холодильнике наверняка есть что-нибудь свеженькое. — Она показала на дверь комнаты.
В кухне стоял отвратительный запах. Ставни были закрыты, и когда я включил свет, удивляясь, что проводка до сих пор исправна, мне показалось, будто у плинтуса мелькнул крысиный хвост. Холодильник мирно рокотал. Внутри, кроме полуфабрикатов, было только пиво и крепкие напитки.
Я взял банку форста и вернулся в комнату.
— Пить в одиночку — преступление.
— Мне и так хорошо.
— Тридцать лет назад у тебя бы встало от одного моего взгляда, Сэлинджер. А теперь ты брезгуешь со мной пивка попить?
— Может быть, тридцать лет назад я был бы, как и сейчас, женатым мужчиной.
— Женатые мужчины — миф, — возразила Бригитта. — Ты и правда думаешь, что ни один женатый мужчина не лазал ко мне под юбку?
— Кто бы сомневался.
Мой тон, видимо, рассердил Бригитту; презрительно сощурившись, она жестом велела мне перевернуть страницу. Я подчинился.
На второй фотографии Бригитта стояла в обнимку с девушкой, которую я не мог не узнать. Смуглая, с голубыми глазами, с веснушками на задорно вздернутом носике.
Эви.
— Она была моей лучшей подругой, — объяснила Бригитта. — Хотя мы были как день и ночь. Она такая милая, взрослая, разумная, а я… — она осеклась, — та шлюшка Бригитта Пфлантц.
— Это ты так себя честишь?
— Так меня честили в Зибенхохе.
— Тебя это обижало?
— Эви утешала меня. Я серьезно: мы были неразлучны. Я была единственной дочкой, а у нее был только Маркус, и мы обе хотели иметь сестру. Так что мы сроднились. Хохотали целыми днями, просто так, без причины. Старались как можно больше времени проводить вместе, хотя у меня была работа, а у нее — мать. — Бригитта нахмурилась. — Эта дрянь.
Она умолкла.
Я подождал.
Бригитта взглянула на меня, отхлебнула из банки, рыгнула.
— Она была алкоголичка. И сумасшедшая. Я слышала, как она вопила. Все слышали. И мы прекрасно знали, что, когда она спускается в город, надушенная, принаряженная, она идет торговать собой.
— Эви была в курсе?
— Можешь не сомневаться. Еще бы не в курсе. Господь мне свидетель. Но знаешь что? Эви не переставала улыбаться. Прямо анекдот: твоя мать — первостатейная шлюха и пьяница, а тебе хватает духу улыбаться? Но Эви была такой. Во всем находила хорошую сторону.
— Какую же?
— Это ты должен был бы у нее спросить, а я — точная копия той дряни, ее матери. Но я, по крайней мере, додумалась перевязать себе трубы. Никаких детей, дорогие мои. Лучше сдохнуть. Я хотела свободы. Бригитта Пфлантц садится в самолет, летит сниматься в Голливуд, трахается с самыми красивыми актерами планеты, и никто даже не пытается подчинить ее себе. Никто.
— Даже Гюнтер.
— Гюнтер появился позже. Но раньше Гюнтера появился Курт.
— Я не знал, — смешался я, — что ты и Курт…
Бригитта так и застыла с банкой пива, которую не успела поднести к губам.
— Я не это имела в виду. Мы с Куртом не трахались, хотя я была не прочь, Курт был красивый парень. Светловолосый, высокий, с блестящими глазами. Я хотела сказать, Эви влюбилась в Курта, а я оказалась не у дел.
Она помолчала, задумавшись.
— Это как лесной пожар. Одна искра, и все полыхает. Вот и с Куртом и Эви случилось то же самое. Примерно в то время был сделан этот снимок, в восемьдесят первом. В том году Эви закончила школу и перебралась в Инсбрук.
— Как ты к этому отнеслась?
— К тому, что она уехала?
— Да.
— Все только и твердили о том, чтобы уехать, а она это сделала. Я ею восхищалась.
— А Курт? Как он это воспринял?
— Последовал за ней. Думаю, этого достаточно, чтобы получить ответ.
— Ты почувствовала, что тебя забросили, что ты не у дел, как ты сама сказала?
— Сэлинджер, ты подозреваешь меня?
— Никого я не подозреваю, не собираюсь играть в сыщика.
— Так я и поверила. И все-таки да, меня это зацепило. Все потому, что случилось как-то вдруг, внезапно. Еще вчера мы с Эви были неразлучны, а сегодня она только и твердит о Курте. Курт здесь, Курт там. Потом она стала меня динамить. Бригитта вышла из поля зрения, милый мой. Пожар разгорелся, спасайся кто может. А искра вспыхнула на Блеттербахе, странная шутка судьбы, правда?
— Похоже на то.
— Окажи любезность, Сэлинджер, принеси даме выпить. Здесь уже пусто.
— Ты не слишком спешишь?
Бригитта пожала плечами.
— Последняя, — заявил я, вернувшись из кухни.
