Лео не знает о том, что Финна больше нет. Она не захотела его расстраивать. «Ничего ему не говорите! — предупредила она персонал. — Ему лучше ничего не знать!» Мо поняла, что врачи нашли её просьбу абсурдной, и, наверное, они в чём-то правы. Вон Стефан, пациент из соседней с Лео палаты, умер два месяца тому назад, но Лео никак не отреагировал на известие о его смерти, когда Мо сообщила ему об этом спустя пару дней. И всё же ей была нестерпима сама мысль о том, что Лео должен будет услышать о смерти сына. Какому отцу, даже такому, в кого превратился сейчас Лео, жить с мыслью, что твой сын погиб?
Между тем Лео поглощает свой десерт с тем же отсутствующим выражением лица, что и остальную еду. А ведь было время, когда он обожал такие десерты. Печёные яблоки! Он готов был лакомиться ими хоть каждый день, лишь бы она готовила их для него. Ему нравилось, как она запекает яблоки: кладёт внутрь кусочек масла, щепотку корицы и чайную ложечку сахара.
А перетёртый крыжовник с мороженым? Как только в магазинах появлялся крыжовник, Лео немедленно просил её приготовить именно это лакомство. А еще ему очень нравились пироги с ревенем, свежие булочки с толстым слоем масла и, конечно, взбитые сливки, которые он готов был поглощать в неимоверных количествах. По крайней мере, три или четыре порции — в обязательном порядке. К счастью, это никак не сказывалось на его фигуре. Лео никогда не был склонен к полноте.
В животе у неё громко урчит. Даже звяканье чайной ложечки о вазочку с желе не заглушает этот звук. Она виновато улыбается, глядя на мужа, но тот никак не реагирует на её улыбку. Трудно поверить, что когда-то он был завзятым юмористом и обожал всяческие хохмочки. Зато сейчас чувство юмора у него отсутствует полностью. А ведь было время, когда он заставлял её смеяться до колик в боку. Умел рассмешить, ничего не скажешь! То забавную рожицу, бывало, скорчит, то особым образом выгнет бровь или пошевелит челюстью. Помнится, ему удавалось заставить её улыбаться даже после выкидышей. Ну да всё это в прошлом! Ушло безвозвратно…
Она скармливает ему последнюю ложечку крема.
— Ну вот, теперь всё! — констатирует она с удовлетворением.
В июне будет девять лет, как всё это началось. Ей в то время было шестьдесят шесть, ему оставался всего лишь месяц до семидесятилетия. И вот наступил момент, когда пришлось признать очевидное: всё, она выдохлась и уже не в состоянии справляться с ним самостоятельно. А ведь до этого она убеждала и себя, и Финна, что всё обязательно нормализуется и она со всем управится сама. Бессонные ночи (а она ночами не смыкала глаз, опасаясь, что, как только она утратит контроль над мужем, тот может что-нибудь натворить) окончательно добили её. И тогда было решено поместить Лео в лечебницу.
И вот уже целых девять лет она прожила без своего Лео. Тогда она продала их огромный дом, который они унаследовали от его родителей, и переехала в небольшой кирпичный домик, в пользу которого было лишь то, что он находится недалеко от лечебницы. Все оставшиеся от покупки новой недвижимости деньги пошли на содержание Лео, плюс еще средства, получаемые по медицинской страховке. В своё время, как только магазин стал приносить прибыль, Лео тут же оформил страховой полис.
Итак, девять лет в лечебнице. И целых восемь — с того дня, когда он окончательно перестал реагировать на её появление, уже не узнавая жену даже в лицо. И почти три года прошло с тех пор, как он перестал говорить. Не говорит ни с кем, в том числе и с нею.
Он всё больше и больше уходит в себя. «Распад личности продолжается» — такими словами доктора рисуют ей нынешнее состояние Лео. Сознание постепенно расщепляется, и он теряет человеческое обличие. Уже не может больше самостоятельно пользоваться туалетом, не может сам есть, умываться, обихаживать себя. И способность ходить тоже почти утрачена. Он в состоянии сделать всего лишь несколько шаркающих шагов и только. В июле Лео исполняется семьдесят девять лет. Но разве можно назвать его нынешнюю жизнь жизнью в полном смысле этого слова? Скорее это просто некое безличное существование. И в этом смысле его тоже больше нет с нею, как нет её дорогого Финна.
Однако он всё еще живёт, дышит, ест, еще способен заглотить кусок и даже пережевать его. Значит, он всё еще с ней. И к тому же он — её муж. Муж! В болезни и в здравии, до самого своего смертного часа. Врачи не строят прогнозов на его счёт. Впрочем, она и не спрашивает их об этом. Зачем ей знать? Да и что существенно способна поменять такая информация в её жизни?
И потом, кто сказал, что не бывает чудес? Вдруг в один прекрасный день она заглянет ему в глаза, поднося очередную ложку ко рту или рассказывая обо всех тех мелких событиях, которыми ознаменовалась её очередная рабочая смена в «Лавке радости», и увидит в этих глазах проблеск сознания. И узнает в нём того человека, которого когда-то любила. И он даже попытается каким-то образом выразить ей все те переживания, которые происходят у него внутри. Или случится чудо из чудес, и в каких-то самых дальних уголках его памяти, ещё не затронутых страшной болезнью, вдруг вспыхнет свет, и он узнает свою жену.
Разве можно исключать такой поворот событий? Никогда ведь не знаешь наверняка, что и как может случиться в этой жизни.
К семи Мо снова возвращается домой. Пора отправляться к Дафнии. Хорошо бы снова переобуться в кроссовки. Ботинки хоть и кожаные, но ходить в них очень неудобно. Но к сожалению, кроссовки по-прежнему стоят у стенки влажные: еще не успели просохнуть.
Она идёт в ванную комнату с твёрдым намерением смыть свой макияж. Мо всегда так делает, если после посещений мужа идёт ужинать к Дафнии. Она не хочет, чтобы они жалели её. Не станет же она объяснять им, что разрисовала себя, как куклу, только ради мужчины, который хоть и смотрит на неё неотрывно, но всё равно не узнаёт.
Но в самый последний момент Мо снова кладёт кусочек мыла в мыльницу. Ведь сегодняшний ужин — особый. Вроде как собираются отмечать день, который все они предпочли бы забыть навсегда. А потому сегодня всё должно быть по-особому, не так, как обычно. Решено! Она оставляет свой макияж. И пусть себе думают, что хотят!
Мо освежает помаду на губах, добавляет несколько капель туалетной воды себе за уши и какое-то время созерцает в зеркале старуху с редкими седыми волосами на голове.
— Вперёд, подруга! — командует она сама себе. — Иначе ты рискуешь помереть от голода.
Между тем объявился уже и Чики. Терпеливо поджидает её на кухонном подоконнике снаружи. Уставился на неё немигающим взглядом своих золотисто-жёлтых глаз, похожих в свете электрической лампы на два ярких фонарика.
— А, пожаловал наконец! — говорит она, открывая ему входную дверь, и кот моментально заскакивает в дом. Сегодня у неё нет для него никаких колбасных шкурок или кусочков мяса, а потому она просто наливает в блюдце немного молока. Кот без лишних раздумий пристраивается подле блюдца и начинает жадно лакать. Где-то она слышала, что вроде взрослым котам молоко противопоказано. Но кажется, Чики даже не подозревает о вредности продукта.
Он с удовольствием лакает молоко, а его хвост в это время ритмично раскачивается из стороны в сторону. Как-никак, а Чики изрядно скрашивает её одиночество. Если бы не нужно было снова уходить, Мо бы позволила ему и задержаться у неё в гостях. Но вот плошка вылизана до блеска, и она начинает носком ботинка осторожно подталкивать его к дверям.
