Да, на фотографии они были втроем, в кафе «Пингвин». Она, Матвей и Антон. Она сидела боком, выражения лица не видно, зато лица Матвея и Антона хорошо сняты. Матвей тянет ко рту ложку с мороженым, Антон смотрит на него, говорит что-то через улыбку. Со стороны можно подумать — семья. Мать, отец и сын. Тем более отец и сын так похожи. Просто одно лицо. Да, очень похожи.
— Он отец Матвея? Это правда, Ника? — донесся до нее Севин голос. — Ну что ты молчишь? Говори. Это правда, что она сейчас сказала, да?
— Кто она, Сева? О ком ты говоришь?
— Да Томка твоя! Она мне сказала, что ты… И этот… А я — без вариантов, да? Это правда, что я не могу иметь детей? Правда? И почему я об этом узнаю от какой-то посторонней женщины, бывшей твоей подруги?
Сева почти кричал, склонившись над ней и сжав кулаки. Лицо его из бледно-зеленого стало почти багровым, глаза горели желтой больной яростью.
— Сева… Сева, послушай меня, пожалуйста! Не кричи, ладно? Сядь, пожалуйста, ты задохнешься сейчас!
— Ты мне ответь, я прошу… Правда? Только не ври, я же могу прямо сейчас в клинику съездить и все узнать. Я уже и поехал… С полдороги вернулся, решил у тебя сначала спросить. Правда? Ты Матвея родила от этого, который на фотографии? От одноклассника, да? И давно вы так меня по молекулам раскладываете? Ты все время с ним встречалась, и Матвея к нему?.. И Матвей тоже… Зачем? Зачем, Ника? Объясни мне, зачем? И за что ты так со мной, а?
— Сева, у тебя истерика. Давай поговорим, когда ты успокоишься, хорошо? Я тебе все объясню. Я тебе все расскажу. Постарайся взять себя в руки, я никогда тебя таким не видела.
— Конечно, не видела! Я ведь всегда был для тебя удобным, да? Только я одного не пойму: зачем весь этот обман, зачем?.. Я не пойму, Ника! Объясни мне, дураку, пока я совсем не сошел с ума! Объясни, наконец!
— А ну, хватит орать! — неожиданно прилетел сверху голос Маргариты Федоровны. — Немедленно прекрати истерику, хватит ее терзать, она ни в чем не виновата! Я сама тебе сейчас все объясню!
Сева вдруг обмяк, будто проснулся после кошмарного сна, провел тыльной стороной ладони по мокрому лицу, сделал шаг назад, тяжело опустился в кресло. Маргарита Федоровна спустилась с лестницы, прошла сначала на кухню и вскоре вернулась со стаканом воды в руках.
— На, выпей. Возьми себя в руки, сын. Так нельзя. Так и до инфаркта себя довести можно.
Сева сделал пару глотков, отставил стакан в сторону, глянул на мать недовольно:
— Давай мы сами разберемся, ладно? Иди к себе.
— Да никуда я не пойду. Потому что я тебе должна объяснить: Ника ни в чем не виновата.
— А кто виноват? — отстраненно спросил Сева, задрав голову и глядя поверх головы Маргариты Федоровны. — Я виноват? Или ты виновата, может?
— Да, ты прав. Это я виновата. Это я так решила, понятно? Я знала, что у тебя не может быть детей, и я это скрыла от тебя. Решила, что не надо тебе об этом знать. Самолюбие твое пожалела. А когда Ника забеременела, это я уговорила ее.
— Мам, ты что?! Молчи, мам, не надо… Ничего больше не говори, прошу тебя!
— Прости, сынок. Наверное, я плохая мать и поступила неправильно, но я хотела как лучше, пойми. Да, это я Нику уговорила, когда она, будучи беременной, хотела тебе во всем признаться. Она все порывалась рассказать тебе правду и в измене своей покаяться, и покаялась бы обязательно, но я не дала. Прости, но я была не уверена в твоем решении, Сева. Тогда у тебя был трудный момент… Ну ты помнишь… Ведь помнишь, что происходило тогда в твоей жизни?
— Да какое это имеет отношение?!.
— Прямое это имеет отношение, Сева. И потому я сочла, что хорошая неправда будет лучше плохой правды. Я Нику убедила, упросила. Она ни в чем не виновата, сынок. Я во всем виновата. Прости.
Сева смотрел на мать с ужасом, уперев руки в подлокотники и вдавливая себя в спинку кресла. Казалось, совсем не дышал. Наконец, тихо проговорил на сиплом выдохе:
— Мама, как же ты?.. Как ты могла, мама?.. По какому праву…
— По материнскому праву, сынок. Есть такое право, знаешь ли. Дурное оно, конечно, право, но ты уж прости, что я им воспользовалась. Захотела, чтобы ты испытал радость отцовства, поэтому солгала и Нику солгать заставила. Потому что очень люблю тебя, сынок.
— Это не любовь, мама, нет. Это предательство, а не любовь.
— Ты не прав, сынок. Любовь и предательство всегда идут об руку, это как две стороны единого целого. Разве ты меньше стал любить Матвея, узнав, что он тебе не кровный сын?
— При чем тут Матвей? Не надо, мам. Это совсем другое. Как ты могла, мама?.. Я видеть тебя не хочу. Никого больше видеть не хочу. Все, я ухожу.
— Что ж, иди. Я понимаю, каково тебе сейчас, да. Надо побыть одному. Иди.
Сева тяжело выбрался из кресла, шагнул к лестнице на второй этаж. На нижней ступеньке остановился, проговорил почти равнодушно:
— Ника, собери мои вещи, когда я уйду. Потом я пришлю за ними водителя.
— Хорошо, — эхом откликнулась Ника, глядя прямо перед собой.
Потом они сидели в гостиной вдвоем с Маргаритой Федоровной, молча ждали. Сева вскоре спустился вниз, умытый и причесанный, задумчиво охлопал себя по карманам… Было в этой задумчивости совсем отстраненное что-то, будто уходил из дома чужой человек, случайный гость.
Они так же молчали, когда за ним захлопнулась дверь. Молчали, когда услышали, как зашуршали по гравию колеса отъезжающей машины. Наконец, Ника тяжело всхлипнула, уронила лицо в ладони. Маргарита Федоровна вздохнула, глядя на нее, произнесла с досадой:
— Ну чего теперь-то реветь?.. Теперь уж без толку. Говорила я тебе: зачем Томку в дом привела? Она все ему и выложила как на духу, зараза.
— Зачем?! Зачем она это сделала? Я ж ее пожалела всем сердцем, помочь решила, а она, — сквозь рыдания проговорила Ника.
— Ну да, а как ты еще можешь? Конечно, всем сердцем! Больше никак! Каждое дерьмо готова раскрасить радужными красками, а потом удивляешься — надо же, какая неблагодарность. Скажи еще, Томка не виновата, Томкина природа так устроена, по-другому она не могла! Давай, спой свою коронную песню, чего уж. Самое время сейчас для сказок из созвездия Береники.
— Не надо, Маргарита Федоровна. Мне и без того плохо.
— А мне что, думаешь, легче? И мне тяжело. Может, гораздо тяжелее, чем тебе. Даже не знаю, как дальше с этим жить. Я ж теперь не мать, я ехидна-предательница. Дожила на старости лет. Выпить надо, вот что. Тебе плеснуть? Чего будешь, виски или коньяк?
— Нет, ничего не хочу.
— А я выпью немного, убегу от инфаркта. Или инсульта, один хрен. Сосуды надо расширить, совсем в бантики завязались, наверное. Коньячный запах я терпеть не могу, а виски — это то, что мне сейчас нужно.
— Завидую я вашей выдержке, Маргарита Федоровна… — сквозь слезы усмехнулась Ника, глядя, как свекровь наливает из бутылки в стакан пахучую коричневую жидкость.
