— Да, Танюш, поняла. Спасибо.
— И возрастных дел не бойся — какой у тебя еще возраст? Сейчас вон и в полтинник рожают, если сильно приспичит. И запомни мой совет: надо пользоваться таким Севой как благом. Эх, нам бы с Дашкой такого Севу!.. Видать, не всем полагается. Не заслужили мы, провинились чем-то. А ты в рубашке родилась и в детстве головой к богу спала. Так что имей в виду.
— Спасибо, Танюш. Пойду я. Дел много сегодня.
— Иди-иди, счастливица. Севе привет передавай.
— Передам…
Странно, но после разговора с Танюшей на душе легче стало, будто что-то сдвинулось с места или забрезжил свет в конце тоннеля. Действительно, какое тут может быть решение? Да никакого не может быть! Вот оно, на поверхности. А все остальное — бред и блажь, тени из прошлого. Теплый и сладкий туман, вгоняющий в забытье, в расслабление. Давно пора проснуться и навсегда расстаться с прошлым. И любить Севу. Одного только Севу. Любить без всякого забытья и расслабления, как любила все эти годы. Ведь любила же. Вот он сидит в кресле, такой родной и привычный… Книжку читает…
— Сев! Слышишь меня? Сев!
— Что, родная?
— Я тебя люблю, Сев…
— Да что ты! Надо же, новость какая, а я и не знал!
— Сев, ну я же серьезно… А ты меня любишь?
— А то ты не знаешь, рыжая! Вот сейчас как намотаю волосы на кулак да как покажу…
— Что, прямо сейчас покажешь? Может, в спальню пойдем?
— Нет, моя милая, мы с вами не пойдем сейчас в спальню, потому что… Потому что… Мы с тобой побежим сейчас в спальню, понятно?
Потом Ника долго смотрела на него, спящего. Проводила мизинцем по лбу, по переносице, и Сева смешно отфыркивался во сне, и она хихикала про себя тихонько. Потом встала, подошла голышом к окну, распахнула настежь.
Ночь тихо шелестела уходящим листопадом, гуляла ветром. И Нике в открытое окно бросила пригоршню ветра — ядреного, пахучего, влажного. Она поежилась, обхватила себя руками, засмеялась тихо.
Вот оно, счастье. Называется — душевный покой. А еще счастье — это знание, что не надо принимать никакого решения. Да что это на нее нашло, в самом деле, чем она так мучилась последние дни? Подумаешь, проснулась внутри обиженная когда-то любовь! Да и любовь ли?.. Скорее, неутоленная мечта о любви, глупая, девчачья. Все, все… Завтра же надо сказать Антону, что все кончилось. Он обидится, наверное. Но это уже неважно. Когда-то и она так же обиделась… Получается, расквитались. Хотя она вовсе не хотела сводить счеты, так получилось. И хватит об этом!
А вот с самой собой как счеты свести? Согрешила, не устояла перед искушением! А могла бы устоять, между прочим!
Что ж, виновата. Но с виноватостью — это потом… Она сама себе придумает наказание. Главное на сегодняшний день — до конца истребить в себе грешную любовь, уничтожить и выбросить, как ненужный файл. По крайней мере, надо очень постараться. А сейчас — спать. Заснуть счастливой, проснуться счастливой. Решение принято — можно спать.
* * *
Антон сидел за столиком кафе, слушал ее молча, лишь изредка сжимая губы и мотая головой, как взнузданный конь. Наконец лицо его приняло выражение смирения, хотя из глаз все еще выплескивались остатки горестного разочарования. Но и смирение было обманчивым, Ника это чувствовала, и потому в который уже раз принялась объяснять очевидное:
— Что было, то прошло, Антон, ты пойми… Мы люди взрослые, и это смешно, в конце концов, цепляться за юношескую любовь. Нельзя возвращаться назад, это неправильно…
— А что правильно? Что правильно, Ника? Не дать человеку возможность исправить свои ошибки — это правильно? Я любил тебя всегда и сейчас люблю. И ты меня любишь, я знаю!
— Это не любовь, Антон. Это память о нашей юношеской любви. Но юность прошла, нет ее. И все, и кончим на этом наше объяснение! Все, Антон, все…
— Ты хочешь сказать, что мы больше не будем встречаться?
— Нет, не будем.
— Никогда?
— Никогда. Это наша последняя встреча, наш последний разговор. Сейчас допьем свой кофе и разойдемся в разные стороны. И не звони мне больше, пожалуйста, я все равно не отвечу.
— Ник… Я не узнаю тебя. Ты никогда не была такой жестокой.
— Жестокой? Да брось. Не стоит рисовать обычный адюльтер такими яркими красками.
— Адюльтер? Я для тебя — адюльтер?
— Ну назови иначе, какая разница.
— Погоди… Я понял тебя, кажется. Ты специально стараешься опошлить то, что между нами было и есть. Просто тебе так легче сбежать, Ника. Да, я теперь понимаю.
— Пусть будет так, Антон.
— И все-таки ты жестокая.
— Нет, я не жестокая. Я виноватая. Я женщина, изменившая мужу. Но это уже моя проблема, как ты сам понимаешь.
— Тебе действительно так легче, да? Себя оправдать легче? Мол, чего требовать от адюльтера? А как же моя любовь, с ней-то что делать?
— Я не знаю, Антон. Решение этого вопроса ни на кого переложить нельзя, каждый сам как-то справляется. Знаешь, мне в свое время тоже очень хотелось у тебя спросить: что с любовью-то делать? Как жить дальше? Но ничего, жила как-то.
— Выходит, отомстить мне решила?
— Ой, давай без пафоса, ладно? Если и дальше пойдем по этому кругу, зайдем в тупик. Давай лучше разом оборвем все и расстанемся на хорошей ноте.
— На хорошей ноте? Разве это возможно?
— А отчего нет? Зачем нам плохие ноты на память?
— Что ж. Может, ты и права. Ладно. Пусть будет хорошая нота. И помни, что я всегда буду тебя любить, всегда. Я однолюб по природе, и ты у меня единственная.
— Всего тебе доброго, Антон. Будь счастлив. Извини, мне пора идти.
— Опять бежишь? И не хочешь мне оставить пару хороших нот на память?
— Но мне действительно пора. Прости, Антон. Я пойду.
— Погоди! Погоди… Хорошо, ты сейчас уйдешь. И пусть навсегда уйдешь. Я на все согласен, Ника, но, пожалуйста… У меня к тебе будет последняя просьба.
— Какая просьба, Антон?
— Покажи мне сына! Это и есть моя последняя просьба. И не говори сейчас, что он не мой сын. Хотя бы этого не говори, Ника.
— Но… Но ты же видел его, сам говорил.
— Да, видел. Издалека. Но я хочу вблизи на него посмотреть, глаза в глаза… Может, никогда больше не придется. Ника, пожалуйста, очень прошу… Всего один раз… Я даже объяснить не могу, как мне это важно…
В глазах Антона было столько мольбы, что сердце у Ники дрогнуло. В конце концов, она не вправе была отказать ему в такой малости — один раз глянуть на сына. Большего он и не просит.
— Хорошо, Антон, будь по-твоему. Приходи завтра в пять часов в кафе «Пингвин», это на Сиреневом бульваре, знаешь?
