Знаю: и собирать, и разбрасывать камни одинаково трудно, но все-таки легче, чем встречаться с неприкрытым временем.
Эй, ты, наглое и бесчестное! Я встречусь с тобой.
Удар временем подобен удару током. Резиновые перчатки философии не помогут. Все предметы, все вещества, все существа проводят время.
Быть хотя бы полупроводником его – это решило бы многое.
Съежившись на скамейке, записываю:
«Точки опоры в вопросах времени не существует.
Время имеет вес, не имея массы. В этом оно сходно со значением.
Время никогда не будет нашим, твоим, моим.
Чтобы слиться с временем, нужно отказаться от вещества, от материи – совершенно. Нужно как бы перестать быть частицей, остаться только волной. Ежемгновенно это невозможно. Поэтому время ощущается. Мы не совпадаем с ним, а оно – с нами. Время – не измерение бытия. Это просто его разрыв».
Вся эта дурь, вся эта жизнь, вся эта глупость прекрасная. О! О…
Терпеть.
Время – это бремя/стремя. Или просто имя. Вот и все.
(черная дыра)
черная дыра
(средневековье)
Я очнулась, а ведь мне снилось, как вдвоем со спутником мы путешествуем в страшном средневековом городе. Вернее, плавно сбегаем из какой-то «Сорбонны» для интеллектуалов-беженцев (там женщины и мужчины спят в общем зале на заржавленных железных койках, в лохмотьях и отрепьях – и мне удается встретить там знакомого, известного своей честностью по «прошлой жизни» в той стране, где я жила до этого всего). Мы держимся вместе урывками (чувства обострены), тихо договариваемся и уходим через тайные подземные поля подпольных цехов. За нами увязывается подслушавшая нас подозрительная тетка, которая хочет себе «кофточку от Кардена» и говорит, что в подпольных цехах мастеров можно найти все. Мы не знаем устройства этого мира, не знаем, кто она, не находим аргументов отказать. И вот мы уже идем ангарами и зимними прогалами и видим, как дети катаются на деревянных санях, а огромные доги преследуют зайцев прямо в селеньях, разрывая у нас на глазах и едва не сбивая меня на бегу черными и рыжими крупами. Очень страшно. Я боюсь отнять руку у спутника. Наблюдаем, как тетка меряет какую-то детскую шерстяную кофту красного цвета, у которой есть только спинка и ленты, их нужно завязывать впереди. Кофта ей мала, но покупка совершается. Потом тетка теряется на каком-то повороте. Мы идем и идем. Отдельные сегменты пространства напоминают фальшивые «Дьюти фри». Спутник вдруг не выдерживает и перед стойкой с парфюмами говорит: «Последние деньги остались, куплю Кельвин Кляйн, не знаю, подлинник ли, больше такой возможности не будет». Растерянно оглядываюсь: «Ладно». И он пропадает. Дальше я его ищу, описывая его русоволосость местной молодежи. И мне со смехом предлагают румяных русоволосых спутников – других. Сбегаю (чувствую себя совершенно потерянной) и продолжаю поиски.
(планы на сегодня)
Я смотрю в колеблющиеся просветы, пытаясь представить себе будущее.
Надо к нему подготовиться. Взвесив все возможности и невозможности, сегодня я планирую быть чистым движением. Материя, прости.
Свист исчезновения, полная трата. Сегодня по плану.
Все остальное потом. За.
Чувство волны против чувства вины.
Уровень 9
(пока я думаю об этом)
А пока я думаю обо всем этом, вокруг разворачиваются события.
Сам факт того, что причинно-следственная связь вокруг меня разрывается, меня не беспокоит, ведь она, как я думаю, – лишь договорная вещь, с помощью которой мы должны моделировать свои поступки и выстраивать речь, если хотим, чтобы нас поняли. Никогда я не стремилась идеально освоить все это. Нет-нет, опрокинутость причин и следствий, само это нулевое, ослепительное, в котором может возникнуть все, я как раз люблю… Но когда к скамейке, шаркая слабыми ногами в клетчатых тапочках, направляется утренний старик с рюкзаком-вещмешком за плечами, я холодею: вот оно. Началось.
И оно началось.
(краткость и кротость)
Старик расстегивает рюкзак и вынимает нечто, завернутое в выцветшее полотенце. У меня такое впечатление, что он воспринимает нашу встречу как продолжение разговора. Возможно, мы уже общались здесь, просто я ничего не помню. Он мягко бормочет что-то себе под нос, разворачивая сверток. Я бросаю взгляд из вежливости. На линяло-голубой тряпке лежит мертвый крот.
(старикоречь)
«я думаю о честности крота. о его достоинстве. об особенностях его жизни. ведь он ничего не видит, и видеть не обязан. как говорится, по определению. наоборот, у него должен быть абсолютный слух. он должен быть очень чуток к музыке. он мог бы стать композитором и писать достаточно авангардные вещи. ведь он копает глубоко. он слышит ход подземных вод. он слышит какие-то промежуточные состояния всего. он чувствует крошечные промежутки в плотной почве. возможно, там бог. вернее, то настоящее в нем, что еще не упаковано и не отлакировано мыслью. крот очень бережен к такому. он вообще бережен на ощупь. хотя и устал. крот очень нежен, когда трогает вещи. корни вещей, которые попадаются ему в земле. он их грызет, но не как зверь. крот – это вообще не зверь. это тот, кто хочет докопаться. жаль, что чаще мы видим мертвого крота, а он живой. просто он ничего не видит. он мог бы стать учителем музыки – не таким условным, каким получился я. что я, не понимаю? ему для этого были бы не нужны ни флейты, ни тромбоны, ни треугольники.
крот очень упрям, это стоит принять на вооружение. ведь это главное, что нужно, чтобы все-таки докопаться хотя бы до чего-нибудь. ни ум, ни красота, ни мощь, ни самоуверенность. всего этого совсем не требуется. только слух и копать. копать и копать, и выйти насквозь. я видел много упрямых дохлых кротов, конечно, да. но остальные вышли»
(классические вопросы)
«ААА!» – коротко (или кротко?) кричу я (впрочем, с некоторым запозданием).
«Сказавши А, говори уж и Б», – резонно замечает старик.
«Что это? Что все это значит? Что вы этой тушкой хотите мне сказать? Кто вы? Что вам от меня нужно?»
Мой визави усмехается: «Вы ошибаетесь. Классические вопросы философии звучат иначе: кто я? где я?»
Действительно: кто я? где я? «Вот так. А вы, дорогая моя, слишком торопитесь».
Он бережно пеленает трупик и опускает сверток в рюкзак. «Будьте осторожны, деточка», – и уходит по аллее своей шаркающей походкой.
(натянутость всего)
До этого момента я была почти уверена, что люди с рюкзаками носят в них свои ангельские атавизмы, и, если и следят за мной, то только для того, чтобы в последний момент спасти от нагромождения событий, не поддающихся моему контролю.
Но теперь я уже не могу быть ни в чем уверена. Где гарантия, что они не прячут за спиной агонизирующих существ? Где гарантия, что они просто не носят в рюкзаках записывающие устройства? Что там ёкает и тикает в этих рюкзаках?
