(как тут быть)
Мысли Д. идут с реверберацией – он ничего не произносит, но мне кажется, что губы его шевелятся, влажная толстая нижняя губа, по крайней мере, точно. Я сжимаю ладонь в кулак, как будто ловлю его нить.
Разве мог бы он это действительно сказать здесь и сейчас, где и когда идет событие не об этом, здесь все – не об этом?
Не мог бы. Но что-то внутри него говорит приблизительно так:
«Мне тоже больно чувствовать свою неопределенность, риск быть кем-то, риск вранья. Больно мерцать по краям видимого тела, быть человеком с телом, например, с почками, подведенными гриппом; соответствовать ожиданиям зеркала и скрывать свое неверие в себя видимого – этот разлад как-то неприлично затянулся, с подросткового возраста – хотя все-таки были перерывы; выходя из дома, создавать довольно убедительный образ себя – чисто интеллектуальным усилием.
Сколько можно волочиться с этим устало?
Как-то нечестно быть в траченном молью театральном костюме цвета пудры и прикидываться при этом искренним и голым; а без него слишком неустойчиво, слишком страшно, и бунтуешь от того, что настолько видишь все зазоры, и тебя охватывает злость – на кого и на что? На себя, но ты так и не договорился с собой, что считать собой.
А если почки болят, значит, ты – почки. А если бездна единичности осознается, значит, ты – единица, а вернее, бездна.
И скорее хвататься за другое, других, в которых ты хочешь верить, хотя ты догадываешься, что они тоже себя обманывают, но ты не выживешь, если они не обманут тебя».
(фантомная боль)
Мой телефон в сумке вибрирует. Я осознаю это не сразу.
Это эсэмэска от Кати. Ее мать сдержала обещание. Текст состоит из трогательных аллегорических фигур, но знаки препинания на месте: «Я должна сказать вам об этом. То занятие было моим последним. Надеюсь, у вас все хорошо. Не волнуйтесь за меня. Счастья вам, Удачи и, конечно же, Любви.
P. S. Надеюсь, мы с вами еще когда-нибудь встретимся. …Пожалуйста, не Забывайте меня. С Любовью, Катя».
Я беру зазубренный столовый нож и пилю палец, чтобы меня не кромсало там, где – в материалистическом смысле – ничего нет. Четыре алых бисерины с интервалами в полмиллиметра.
«Что ты делаешь?» (Д.) Бьет по руке ребром ладони, железяка тупо падает на деревяшку. Сжимает запястье, пытаясь одной рукой распаковать антибактериальные салфетки.
(праздник)
Внутри гулкой тишины, случившейся сразу, я краем глаза вижу, как старик встает, набрасывает на плечо рюкзачную лямку и направляется ко мне. Задержка реальности была короткой, шум, работа вилками, приглушенный смех и звук электрогитары, и мысль оратора – возобновляются. Вот он уже надо мной.
– Неужели вам не ясно, что со времен неандертальцев ничего не изменилось? И наибольшие риски по-прежнему сопряжены не с преступлениями [ «против режима» – читаю я не произнесенное вслух]? А я вас поздравляю! Сегодня праздник принципиальных внутренних разногласий и противоречий. В просторечии День шизофреника, – и выходит из помещения.
(подожди)
– Я сейчас! – бросаю я Д., выкрутившись из мебельных баррикад, и выбегаю следом, как будто хочу что-то уточнить (может быть, и удрать).
Я бегу по лестницам вверх, и слышу тяжелые шаги Д. за собой. Но, легковесно взлетая, я опережаю его на целый пролет, и благодарна туфлям за то, что не успевают свалиться.
(а вот когда выхожу)
Те, с песьими головами, сидят по углам подпорченного сумерками бумажного листа, будто ковра, теребят свои кафтаны и сюртуки, не обращая внимания на проносящуюся над ними камеру, и я понимаю, что она – все, что осталось от меня, – вполне невидима, и хорошо, что я могу быстро и безнаказанно двигаться.
Каких пород эти песьи, не знаю. Гладкошерстные, пегие, рыжеватые, деловитые; то возятся с мелкими канцтоварами, то обтекаемыми конечностями хватаются за толстые бумажные края. А на чем этот лист с загибающимися углами держится, неизвестно. Стоило подумать об этом, камера шмякается, врезается в лист, проходит сквозь него, оставляя быстро затягивающуюся дырку, и что было на листе, прочесть невозможно – но это человеческий почерк, резко увеличившиеся чернильные петли, а по ту сторону листа наступает серое и разреженное, предпустота, и я пока ничего про нее не могу сказать.
(я хочу)
Я хочу застрелиться из водного пистолета. Он у меня есть.
Уровень 27
(камень)
Я бреду куда-то прочь. В жирной тьме, разбавленной струями дождя под колпаками света, пожилая женщина в оранжевом жилете сметает мусор, выуживая его кончиками прутьев из трещин и неровностей асфальта. Огромная метла настолько мокра, что выделяется чернотой даже в темноте. Подробностей дороги не видно, но женщина, среди луж и проезжающих иногда иномарок, упорно гладит и ерошит асфальт, гладит и ерошит, как будто это что-то меняет вокруг, как будто от этого зависит что-то важное, какая-то неназываемая расстановка сил. Дождь становится беспощадней, но старая дочь Сизифа, одинокий, абсурдный борец с энтропией, не бросает своего тщательного занятия. Проходя мимо, пригнув голову, я, пристыженная, неловко отвешиваю поклон.
(к черту литературу)
Д. (догнав и обхватив): «Вернись».
«Оставь!»
«Хватит детского сада!»
«Что ты хочешь от меня?»
«Ты с нами».
«Я никто и нигде!»
«Но ты с нами?»
«С тобой или с ним?»
«Это сейчас не важно».
«Все важно».
«Тогда иди и смотри».
«Не могу, я…»
Резко отрывает меня от асфальта («тараканы в твоей голове – это просто какие-то динозавры»), пробегает переулок до конца, на улице кафешек ставит на ноги, на всякий случай стиснув предплечье. Распахивает нашу дверь, подталкивает перед собой, улыбаясь барменам – мол, у девчонки алкогольная истерика, с кем не бывает.
«Отпусти, будут синяки».
«На женские предплечья, помеченные страстными синяками, смотрят с отстраненным уважением».
Подчиняюсь, удивившись фразе.
(петрушка)
Музыканты жарят вполне предсказуемый постпанк. Все самое важное Неандерталец (сейчас он в толпе других) уже произнес – а мы, увы, пропустили конкретику. Публика разгорячена. Мимо центрального столика я прохожу, закрыв глаза. Д. плюхает меня на стул со своей курткой (чувствую ее спиной). Д. улыбается:
– «Глотать разочарования» – это такая убедительная метафора. Она еще довольно выпуклая, не совсем стерлась. Ужинать картошкой пополам с разочарованиями. Перекусить бутербродом с разочарованиями. Мелкая петрушка разочарований. Покрошить в салат.
