В этот день я видел Сэма Кейси последний раз.
Через полтора месяца я выбрался из клиники и дохромал до почтового ящика. Я написал письмо левой рукой, что заняло некоторое время и сделало его трудным для чтения.
Музыка очищает нас изнутри. Она исцеляет, как ничто другое. Это чудо, которое мы называем песней. Пусть песня, которую ты поешь, навсегда исцелит боль, которую ты чувствуешь.
Я люблю тебя.
Я.
Я вышел на дорогу, поднял большой палец в воздух и отправился на запад. Когда я достиг Тихого океана, то остановился.
Глава 30
Прошел год, потом еще один. Я не думал о каком-то конкретном месте назначения. Я много путешествовал. Арендовал лачугу на побережье Орегона, где мог наблюдать за приливами и отливами, и провел там большую часть года. Голос вернулся ко мне, и я мог разговаривать шепотом и даже издавать хриплые стоны. Наконец он вернулся в достаточной мере, чтобы я стал похожим на курильщика, высаживающего по пять пачек в день. Моя рука немного зажила, и онемение сменилось болезненными ощущениями. Чтобы разработать пальцы, я часто чистил зубы и пробовал писать. Что угодно, лишь бы занять мышцы и нервы. Писать оказалось труднее всего. Сначала я писал печатными буквами, потом прописными. Мог написать несколько коротких слов за один раз.
Игра на любом инструменте была вне обсуждения. Не больно-то и хотелось.
Слух постепенно возвращался ко мне. Сначала у меня просто свербело в ухе. Потом я стал слышать океан. Много позже — плеск волн у подножия скал. Еще через некоторое время — отдаленные крики чаек.
При условии нищенского существования у меня было достаточно денег, чтобы прожить несколько лет, но в конце концов мне понадобилось получить работу. Я нанимался на несколько недель и работал до тех пор, пока не надоест или пока не станет слишком тяжело. Я зарабатывал на обрезке деревьев и уборке веток в Северной Калифорнии. Убирал столики в заведениях «Канадиан Лайн». Мыл тарелки в Вайоминге. Работал сторожем в невадском мотеле, где пылесосил коридоры и прибирался в комнатах. Собирал виноград в долине реки Колумбия в штате Орегон. Почти за три года я накопил достаточно силы и координации в правой руке для того, чтобы сделать несколько отжиманий, и даже сумел пользоваться зубной нитью. Парень из мотеля продал мне старый джип, который нещадно жрал бензин, но доставлял меня из точки А в точку Б. Я проехал по побережью до Вашингтона, затем повернул на юг. Через восемь лет, шесть месяцев и три дня после моего отъезда и почти через три года после того, как Сэм выстрелил в меня, я остановился перед красным сигналом светофора у въезда в Буэна Висту. Мой дом находился в восьми милях справа.
Мои волосы отросли до плеч, я несколько лет не брился, шея и плечи были покрыты шрамами, кожа загорела, глаза стали жестче, движения — более медленными и размеренными, а ладони загрубели от работы с бензопилой. Я вернулся другим. Залатанным, кое-как склеенным, но по-прежнему разбитым.
Когда я поднялся на гребень холма и свернул на подъездную дорожку, то обнаружил нашу хижину закопченной и обветшавшей. Сорняки проросли через то, что я почитал остатками отцовского автомобиля. Автобус со спущенной шиной стоял сбоку от гаража. Я выключил двигатель и поднялся на крыльцо. Из-за открытой двери доносился запах кофе. Я постучался, и, к моему удивлению, из тени появился Биг-Биг. Его волосы стали белыми, как хлопок, и он шаркал ногами. Когда он увидел меня, его лицо озарилось улыбкой, и он раскинул огромные руки, чтобы заключить меня в объятия. Мой защитный кокон от окружающего мира.
Я позволил ему долго обнимать меня. Наконец он выпрямился и посмотрел мне в глаза.
— Куп… — Он сжал губы и быстро выпустил воздух через нос. Даже сейчас ему было трудно совладать с собой. Я знал, что он собирается сказать, еще до того, как он заговорил. — Куп… твой отец. Он умер.
Мы с Биг-Бигом провели целый день на крыльце. Он рассказал мне, что отец не стал продолжать свое дело без меня. Он все понимал. Не то чтобы он не мог продолжать, но его сердце уже не лежало к проповедям. Он считал, что тогда бы он стал лгать людям. Поэтому он продал все, кроме автобуса. Он узнал меня, когда я позвонил. Это дало ему надежду, что я жив и по меньшей мере помню о нем.
— Биг-Биг?
Он не смотрел на меня.
— Да, мальчик.
— Отчего он умер?
Биг-Биг встал с кресла-качалки моего отца, вылил остатки кофе через перила крыльца, втянул воздух сквозь зубы и вытер слезы, увлажнившие его лицо.
— Его сердце просто перестало работать. Вот и все.
Я чувствовал, что за этим скрывается нечто большее, но не знал, смогу ли я это вынести.
— Где он теперь?
Его взгляд обратился к горе. Потом он указал на дорогу, которая вела к хижине.
— Похоронная процессия растянулась на три мили. Народ приехал из пяти штатов. Целыми автобусами. — Он покачал головой. — Это был прекрасный день. Я сказал, что мог, но говорить он всегда умел лучше, чем я. Он всегда знал, что нужно сказать.
Порыв ветра пролетел между нами и устремился вверх среди ясеней. Листья зашелестели.
— Я почти каждый день прихожу сюда и разговариваю с ним. Приношу свой кофе. — Он махнул рукой мимо меня. — Мне его не хватает больше, чем раньше.
— Он когда-нибудь отвечал тебе?
Биг-Биг смерил меня пристальным взглядом, потом запустил руку в нагрудный карман и достал письмо. На нем было написано мое имя. При виде отцовского почерка мое горло сжалось от спазма. Биг-Биг вручил мне письмо и указал на гору:
— Он оставил тебе вот это. Теперь иди туда, и пусть он поговорит с тобой.
Я взял письмо, поднялся по дорожке, петлявшей между ясенями, и опустился на траву между могилами мамы и отца.
«Дорогой сын,
сегодня вечером ты покинул нас. Уехал от Водопада. Я стоял на сцене и смотрел, как красные задние фонари автомобиля становятся все меньше и меньше. Теперь я сижу здесь и гадаю, следовало ли мне отпустить тебя. Спрашиваю себя, следовало ли мне все делать так, как я делал. Возможно, я ошибался. Не знаю. Я знаю, что мое сердце болит, и полагаю, что тебе тоже больно…
Не знаю, каким я был отцом. Ты вырос без женского влияния, и мне хотелось бы, чтобы все сложилось по-другому. Хотелось бы, чтобы ты знал свою маму. Тогда ты был бы более подготовлен к сюрпризам судьбы. Она была лучше меня во многом. Она смогла бы научить тебя нежности.
Не знаю, когда ты получишь это письмо, если вообще получишь. Но если это случится, я хочу, чтобы ты знал: некоторые величайшие моменты счастья в своей жизни я испытал, наблюдая за твоей игрой на гитаре. Когда ты играешь, то оживаешь. Музыка — это язык твоего сердца, и ты говоришь на нем лучше любого из тех, кого я знал.
Возможно, я чересчур навязывал тебе свою заботу. Возможно, мне следовало бы разрешить этому подонку сохранить записи, которые ты сделал на автозаправке. Но тогда я думал о твоем даре, и мне хотелось защитить его, чтобы он не попал в дурные руки. Ты наделен особым талантом, и ты даже не представляешь, насколько он велик. Когда ты вспомнишь обо мне, то, надеюсь, ты поймешь, что я старался защитить тебя от людей, которые просто хотели нажиться на тебе.
