Эта мысль пришла в мою голову лишь после того, как мы с Делией вышли на Бродвей, чтобы поужинать. Все происходило так быстро, и, принимая во внимание, что я не спал большую часть вчерашней ночи и сегодняшнего утра, дни и ночи сливались в одно целое.
Я повернулся к Делии:
— Какой сегодня день недели?
— Четверг.
— «Райман-радио», — прошептал я.
— Что?
— Он был прав.
— Кто был прав?
Это пришло, как потоп. Когда Делия спросила меня, почему я плачу, я не смог ей ответить. Я упал на колени на Бродвее и еще долго не мог говорить.
Заголовок утренней газеты гласил: «Положа руку на сердце», и наша с Делией фотография красовалась на первой полосе. Она была сделана ближе к концу песни, когда Делия взяла самую высокую ноту, какую только могла, и на ее шее выступила жилка. Это была прекрасная иллюстрация силы и мощи ее голоса. В статье подробно говорилось о том, как короткое замыкание оставило ее без усилителя и без музыкантов, «вокально обнаженной» перед впечатляющей аудиторией. Автор цитировал разных знаменитостей, говоривших, что они не могут поверить, как ей удалось собраться с силами и довести концерт до конца. Некоторые просто покинули зал, но все хвалили Делию за стойкость и мужество. В статье говорилось о ее «несравненном голосе», о том, что песня идеально продемонстрировала ее «неподражаемый вокальный диапазон», и о том, что ей суждено стать «следующей из великих».
Один местный видеорежиссер умудрился заснять наше выступление. Принимая во внимание, что аудиовизуальная трансляция из «Раймана» прервалась после короткого замыкания, зернистая запись была предложена многочисленным городским станциям и каналам вещания, а потом ее подхватили общенациональные каналы. Низкое качество видеозаписи только нагнетало атмосферу таинственности. На следующий вечер история и песня распространились повсюду.
Утром, когда я пришел на работу, Риггс читал газету и улыбался до ушей. Он посмотрел на меня поверх очков:
— Что ты здесь делаешь?
Я надевал фартук.
— Приступаю к работе.
Он покачал головой и рассмеялся:
— Нет, ты больше не работаешь у меня. Тебя обхаживает Сэм Кейси, так что сматывай удочки. Я больше не могу позволить себе такую роскошь, как ты.
— Вы меня увольняете?
Он снял с меня фартук и повесил его на крючок.
— Совершенно верно.
— Но почему?
Он все еще смеялся.
— Потому что ты лгал мне. — Он постучал меня по груди. — И себе тоже. И всем остальным.
— Что?
— Я знал, что ты умеешь играть, но не знал, как ты умеешь играть. И петь. Откуда у тебя такой голос?
— Вы правда увольняете меня?
Риггс положил руку мне на плечо.
— Сынок, я пытаюсь объяснить тебе то, что известно всему городу и что ты сам скоро узнаешь. Твоя жизнь очень скоро изменится. Давай, живи по полной. Приноси мне свои гитары, когда тебе будет нужно их починить.
— А это? — Я указал наверх.
— Оставайся, сколько захочешь. Когда ты будешь в отъезде, я буду продавать билеты для туристов. Аттракцион под названием «Здесь живет Пег». С таким голосом, как твой, все девушки будут рады заплатить. Я смогу отойти от дел и только продавать билеты.
Риггс был хорошим человеком. Он помог мне, когда никто другой не хотел этого делать.
— Ну, ладно, — сказал я. — Могу я хотя бы получить последнюю зарплату? Мне нужно как-то добраться от одного мира к другому.
Мы с Делией стали неразлучны. Она показала мне мир богатых доходных домов Франклина
[48], где Сэм арендовал для нее роскошные апартаменты в кооперативном доме с воротами, круглосуточной охраной, спортивным клубом и «Мерседесом» по вызову. Мир был подан на серебряном блюде.
Когда она захотела увидеть мой мир, поданный на картонной тарелке, я пришел в некоторое замешательство. Взгляд в прошлое был болезненным, и я не хотел, чтобы она знала об этом. Тогда она запустила пальцы под мой ремень и привлекла меня к себе, а потом крепко обняла меня.
— Расскажи мне, — попросила она.
Я начал с самого начала. Колорадо. Мама, отец, Биг-Биг, шатры, та ужасная гроза, мисс Хэгл и мое растущее недовольство по отношению к отцу. Я рассказал ей о своем школьном ансамбле и о ссоре с отцом. О том, как украл деньги, автомобиль и Джимми. Она сидела за рулем, так что я показал ей мотель, где остановился в свою первую ночь в городе и где спрятал деньги. Потом автостоянку у реки, где я спал в салоне автомобиля. Обе прачечные. Я купил ей длинную сосиску в «Мыльном шницеле». Мы остановились под пешеходным мостом, и я показал ей то место, где я спал. Лесную рощу и отсыревший матрас. Собачью купальню, где я мылся. Перекресток, где у меня украли Джимми. Лавку Риггса. И, наконец, зал «Райман».
Когда я закончил, у Делии уже не осталось бумажных салфеток. Она не могла удержаться от слез. Чем дальше мы углублялись в мою историю, тем чаще она плакала. Было тяжело видеть слезы в ее прекрасных глазах. Когда мы вышли из «Раймана», она только покачала головой:
— Как тебе это удалось?
Одной из вещей, которые я полюбил в Делии, была ее способность к сочувствию. Какая-то врожденная черта позволяла ей остро переживать то, что чувствуют другие люди. Если вы плакали, по ее лицу струились слезы. Если вы смеялись, уголки ее рта изгибались в улыбке. Это была ее величайшая сила и главная слабость.
Я достал бумажник и развернул карту, в которой когда-то находились деньги, украденные у отца. Она обтрепалась по краям и раскрошилась на сгибах.
— Надежду трудно убить.
— Надежду на что? — спросила она.
— Но то, что я когда-нибудь вернусь домой.
В субботу вечером мы проехали по дорожке поместья Сэма Кейси, расположенного на пятидесяти акрах земли у реки Харпет, и постучались в массивную дверь его огромного дома. Бернадетта, — его накачанная силиконом, подтянутая лифтингом и словно изготовленная по индивидуальному заказу невеста, — открыла дверь с бокалом вина в руке, который был явно не первым за сегодняшнее утро. Она проводила нас в дом и быстро удалилась на кухню в сопровождении маленькой белой собачки, тявкавшей на повара и его помощника.
Это был образцово-показательный дом. Если большинство подобных домов украшено картинами и произведениями искусства, то Сэм украсил свой дом звукозаписями. Золотыми и платиновыми дисками. Призы и награды громоздились на каждой полке. Его дом был своеобразным музеем — собранием его побед и завоеваний.
— Они все ваши? — спросил я.
Он напустил на себя равнодушный вид.
