Она пыталась возражать, пыталась выглядеть строгой и суровой:
— Нет, Купер. Я не могу.
Я снова протянул сложенные купюры:
— Я заработал эти деньги на твоем голосе.
Она посмотрела на доллары.
— Мой голос уже давно никому не приносил денег.
Я засунул деньги в карман ее куртки. Она стояла со скрещенными на груди руками, высматривая транспорт, идущий на юг. Какое-то время мы оба молчали.
— Я хорошо повеселилась вчера, — наконец сказала она. — Или когда это там было, когда мы играли. Кажется, будто вчера.
— Я тоже.
Она посмотрела на горы.
— Я уже долго не чувствовала себя такой отдохнувшей.
Мой взгляд остановился на вершинах хребта Колледжиэйтс. Потом я посмотрел на часы, оставалось еще несколько минут.
— Горы имеют такое свойство.
Я много раз репетировал эту речь. Теперь, когда представился случай, я не мог подобрать вступление. Я хотел, чтобы Делия знала правду. Хотел исправить нашу историю. Но мне нужно было остановиться в шаге от полной правды. Ложная надежда еще хуже, чем ложная история.
Мой голос упал до хриплого шепота.
— Помнишь, когда мы только познакомились, я рассказал тебе, как моя мама подарила отцу гитару после того, как они поженились?
— Да.
— Я рассказал тебе, как вырос, играя на этой гитаре, а когда я уехал, то украл ее у отца.
Она кивнула.
— А помнишь, когда я приехал в Нэшвилл, то кто-то украл ее у меня?
Еще один кивок.
— Ты помнишь имя этой гитары?
Она порылась в памяти.
— Фрэнки? Арчи? Что-то с «и» на конце.
— Джимми.
— Точно.
— Сегодня утром ты видела, как я играл на D-28 с дырочкой под резонаторным отверстием. Ты еще сунула туда мизинец.
Она кивнула.
— Это Джимми.
Делия замешкалась. Кусочков головоломки было слишком много, а мы не приблизились к цели.
— Где дырочка?.. — Она замолчала.
— После пожара Сэм рассказывал две истории, помнишь?
Она едва заметно кивнула, вероятно, недоумевая, зачем нужно бередить старую рану.
— Что, если ни одна из них не была правдой?
— Это трудно доказать.
— Но что, если так?
Ответа не последовало.
— Что, если существует третья история? Правдивая.
— Тогда возникает простой вопрос, почему ты не любил меня так, чтобы сказать мне. Чтобы бороться за меня.
Я уже собирался открыть рот, когда за моим плечом появился автобус, и пронзительное шипение пневматических тормозов оборвало ниточку надежды, протянувшуюся в воздухе между нами. Иногда поднять вопрос о возможности существования правды бывает лучше, чем сказать правду. К тому же мое время истекло.
— Что, если я любил тебя недостаточно сильно, чтобы сказать тебе?
Автобус остановился, и дверь открылась. Водитель ждал.
Делия надела рюкзак на плечо и подняла «Макферсон». Тяжесть прошлого снова легла ей на плечи.
— Ты когда-нибудь думаешь о «Раймане»
[36]?
Я поцеловал ее в щеку.
— Только когда я дышу.
Она задержала мою руку.
— Ты когда-нибудь думаешь о том, что могло быть? О нас?
— Больше, чем о «Раймане».
— Думаешь, у нас еще есть шанс?
— Думаю, до сих пор твоя жизнь была прелюдией. Лучшее еще ждет тебя впереди.
— Я уже давно перестала верить в себя.
— А я не перестал.
Она снова поцеловала меня, прижавшись к моим губам. Ее губы были теплыми, мягкими, влажными, призывными и дрожащими. Она отпрянула, чтобы посмотреть на меня, потом снова поцеловала, на этот раз держа мое лицо в ладонях. Наконец она повернулась к автобусу.
— Хочешь поехать? — спросила она. — Можешь остаться на неделю-другую. Считай это отпуском. Или можешь остаться навсегда.
Каждая унция моего тела хотела подняться в этот автобус. Заключить ее в объятия и не оглядываться назад.
Она заплакала. Чтобы она не смущалась в автобусе своих припухших от слез глаз, я вручил ей темные очки.
— Позвони мне, когда устроишься. Дай знать, как твои дела.
Она вздрогнула и обхватила себя за плечи. Потом собралась с духом и поднялась в салон. Когда водитель открыл багажное отделение внизу, я отдал ему билет и сунул в багаж ее рюкзак вместе с гитарой. При этом я раскрыл боковую молнию и положил внутрь три блокнота. Мои лучшие вещи. Каждая написана с мыслью о ней, о ее голосе. По правде говоря, все песни, написанные мною за последние двадцать лет, я писал с мыслями о ней.
Водитель поднялся в кабину, дверь закрылась, и я остался на тротуаре, когда автобус отъехал. Вид ее уменьшавшегося лица, смотревшего через стекло, был еще одним источником боли. Эта боль была томительной. Но другая боль была горькой: прошло двадцать лет, а я так и не сказал ей правду.
Как бы мне ни хотелось побежать вслед за автобусом, колотить в дверь, кричать водителю, чтобы он остановился, я не мог заставить себя сказать ей те слова, которые она хотела услышать.
Я до сих пор слишком любил ее.
Глава 10
Я доехал до дома. Медленно и тихо. Я собирался открыть окна и двери, но остатки аромата Делии и «Коко Шанель» до сих пор витали в воздухе, так что я не стал ничего открывать и просто прошелся по комнатам, глубоко дыша. Мне не хотелось есть. Наконец я вошел в ее комнату, сел рядом с ее кроватью, откинул голову и закрыл глаза.
Эпизоды, пережитые мною за последние двадцать лет, стали возвращаться чаще, почти без предупреждения, и продолжались дольше. Сидя у кровати, я почувствовал приближение еще одного. Я быстро направился к ручью, снял рубашку и вошел в воду. С годами я обзавелся привычкой не снимать штаны, поскольку если дела обернутся плохо, то кто-нибудь выловит мое тело из воды за брючный ремень.
Дальнейшее происходит волнами. Сначала приходит холод. От него буквально перехватывает дыхание. Потом приходит боль, и мозг не знает, как интерпретировать ее, потому что он получает сигналы «вытащи меня отсюда» от каждого дюйма тела. Я стараюсь не обращать на это внимания. Третья стадия — нечто вроде вялого паралича, сопровождаемого странным ощущением колючего тепла. Через две-три минуты боль проходит, и вы больше не чувствуете тепло или холод. Вы просто оказываетесь в помещении с темными стенами и светом впереди. Когда стены начинают смыкаться, пора либо выбираться из воды, либо двигаться к свету.
