И вот на сцене появилась Ольга Берггольц. "Выходит – вся зареванная, осиротевшая, буквально раздавленная горем, а оттого некрасивая, – вспоминает критик Борис Рунин, который еще год назад слушал у нее дома смелые стихи и восхищался ею. – Тщетно пытается она произнести речь во славу почившего в бозе вождя. Да, он для нее еще вождь и учитель, и вдохновитель ее поэзии – об этом свидетельствуют привычные, но разрозненные слова, которые ей поначалу удается бросить в зал. Но слезы душат ее, и она умолкает. И от этой беспомощности, от безмерности постигшего ее горя, от внезапно настигшего ее немотства Ольга начинает рвать на себе платье…"
[135]
Несомненно, этот жест Ольги был вызван еще и общим ее болезненным состоянием, хотя по глубине переживаемого горя он мог быть понятен многим. Многим – но не всем. Лев Левин, друг юности Берггольц, с которым ее в 1937 году исключали из партии, вбежал в тот день в дом к Борису Рунину и громким шепотом радостно возвестил: "Тиран сдох!"
Льва Левина его товарищи знали как критика осторожного, никогда не позволявшего себе резких слов в адрес советской власти. Да и сам Борис Рунин всегда старался держаться как можно незаметнее: его сестра была замужем за сыном Троцкого Сергеем Седовым, и Рунин жил под постоянным дамокловым мечом возможного ареста. Но именно они – хотя, конечно, не только они – трезво оценивали реальность, связывая с личностью Сталина террор последних десятилетий.
А вот писательница Мария Белкина, вообще-то саркастичная и проницательная, еще ничего не понимала и, оглядываясь на себя в те дни, вспоминала: "Я ревела в Доме кино на Воровского, там был траурный митинг писателей. Дом литераторов еще не был построен, а дубовый зал бывшей масонской ложи не мог всех вместить. Я стояла где-то в ряду десятом, а прямо напротив меня на сцене среди других членов секретариата стоял Твардовский, и слезы текли по его щекам, и он их не вытирал…"
И лежат они рядом
В тиши величавой гробницы
У Кремлевской стены,
Посреди неумолчной столицы.
Неподвижны навек
Их не знавшие устали руки…
Снова вместе они
Да они и не знали разлуки.
Стихотворение Твардовского с характерным названием "У великой могилы" было опубликовано в поэтическом сборнике "Сталин в сердце". Твардовский воспринимал смерть Сталина так же трагически, как и начало войны. Тем удивительнее, что всего через несколько лет он напишет антисталинскую поэму "Теркин на том свете".
А Ольга уже в конце года записывает основные события 1953 года в ином ключе: она видит положительные тенденции в развитии страны.
"Год 1953
[136]
Январь – сообщение о "врачах-убийцах".
Март – смерть и похороны И. В. Сталин.
5/Ш
Март – врачи – не убийцы. Нац. вопрос. Амнистия. Передовые "Правды".
Апрель – снижение цен. Порицание передовой "Литературки" в связи с ролью личности. Ликвидация великих строек: Гл. Туркменский, Южно-Крымский и т. д.
…Началось возвращение людей из лагерей и строек…
Июль – арест Берия и его разоблачение. Волнение в лагерях…"
И меньше чем через год, 1 января 1954 года, Ольга Берггольц напишет в цикле "Пять обращений к трагедии".
О, не твои ли трубы рыдали
четыре ночи, четыре дня
с пятого марта в Колонном зале
над прахом, при жизни
кромсавшим меня…
Она поднимается над собой прежней – и бросает упрек своему поколению, которое продолжает оплакивать насильника и мучителя. "Нечего скрывать, – пишет она в дневнике, – после смерти Сталина, пережив странное смятение в дни его смерти, похороны и т. д. (смятение освобождающегося раба, Якова, верного холопа примерного, как становится все яснее), – мы с робким изумлением, с неуверенной и совсем уже оробелой радостью обнаружили, что дышится все легче и легче. Но Авгиевы конюшни были таковы, что еще до какой-либо свободы – очень далеко. Реку же сквозь них пропустить боятся – разгребают говно помаленьку, вручную, даже не привлекли пока".
Свой трудный путь проходит Твардовский. Первый этап его редакторства в "Новом мире" стал началом, хотя и достаточно робким, новой направленности журнала как предвестия наступающей оттепели.
В декабре 1953 года "Новый мир" печатает статью Владимира Померанцева "Об искренности в литературе". "…Искренности – вот чего, на мой взгляд, не хватает иным книгам и пьесам" – так выразил свою главную мысль автор. Появляются новые имена, критика начинает задаваться вопросами о процессах, происходящих в литературе и жизни. Но в августе 1954 года было принято постановление ЦК КПСС "Об ошибках редакции журнала "Новый мир"" (опубликованное как решение секретариата Союза писателей), осуждавшее "очернительские" статьи Померанцева, Абрамова, Лифшица и Щеглова. Твардовский был снят с поста главного редактора.
А в декабре 1954 года состоялся Второй съезд Союза писателей, который не созывался с 1934 года.
Съезд надежд не оправдал: "…был похож на тусклое зеркало из жести, в котором отражалась не литература, а настороженность, встречающая прямой и откровенный разговор о литературе, – писал в своих мемуарах Вениамин Каверин, – в тридцатых годах эта настороженность была далеко не нова. И тогда случалось мне встречать почти необъяснимую холодность, едва я заговаривал в кругу литераторов о профессиональной стороне работы. Сдержанная скука, естественная, когда говорят о неизбежном, но давно потерявшем право на внимание, устанавливалась медленно, но неотвратимо… На Втором съезде Паустовскому не дали слова. Делегация (в которую входил и я) обратилась по этому поводу в президиум к К. Симонову, но он вежливо ответил, что имя Паустовского числится в списке писателей, которые намерены выступить в прениях, и если очередь дойдет… Очередь не дошла"
[137].
Но газеты с восторгом писали: "Крупнейшим литературно-политическим событием явился II Всесоюзный съезд советских писателей, состоявшийся в Москве 15–26 декабря 1954 г. Съезд заслушал и обсудил доклад А. Суркова "О состоянии и задачах советской литературы" и содоклады: К. Симонова – "Советская художественная проза", С. Вургуна – "Советская поэзия", А. Корнейчука – "Советская драматургия", С. Герасимова – "Советская кинодраматургия"… На съезде были также заслушаны и обсуждены доклады: Н. Тихонова – "Современная прогрессивная литература мира", Л. Леонова – "Об изменениях в Уставе Союза советских писателей" и доклад ревизионной комиссии, с которым выступил Ю. Либединский".
Говорили дежурно и заученно, но все-таки то там, то здесь звучало нечто новое.
