Из протокола допроса Лубнина: "Меня оклеветал Алдан. Следствие не принимало никаких объяснений. Следствие верило Алдану, находясь под гипнозом его показаний. Он все врет и все путает. Меня били жестоко. Не давали спать. Моя задача была – дожить до суда".
Отказались признать вину также Акмин и Колобов. Алдан-Семенов вначале заявил, что "оказался в полном одиночестве среди своих соучастников, но могу только подтвердить свои прошлые показания". Спохватился он на следующий день, 2 апреля: "Мои заявления на предыдущем следствии и на вчерашнем заседании являются клеветническими. В течение двух недель мне говорили только: "Кайся, сволочь!", "Сознавайся, сволочь!", "Голову повернем тебе задом наперед! Мы добьемся показаний кровью и расстрелом!" Грозили, но не били".
Суд продолжался. Приговор – "Колобова, Лубнина, Франчески из-под стражи освободить немедленно и дело в отношении их прекратить. В отношении остальных дело возвратить на доследование"
[74].
После доследования приговор по делу вятских литераторов был вынесен 20 июня 1939 года: Акмину – шесть лет, Васеневу – пять лет заключения, Решетникову и Алдану – по десять лет. В 1940 году Решетникову скостили срок до шести лет, в отношении Акмина и Васенева дело за недоказанностью прекратили. Алдан-Семенову тюрьму заменили на лагерь, но срок сохранили.
Леонид Дьяконов вернулся в Киров во время войны инвалидом. С трудом устроился рассыльным торфотреста. Когда в Киров из Ленинграда было эвакуировано детское книжное издательство, в 1942 году стали выходить книги Дьяконова: сначала обработки народного творчества – песни, сказки, колыбельные, потешки, потом собственные стихи. На его книгах выросло не одно поколение кировчан, лучшие его произведения читали по всему Союзу, а повесть для детей "Олень – золотые рога" вошла в школьные хрестоматии.
Игорь Франчески был мобилизован из-за итальянской фамилии в "трудармию". Литературой заниматься перестал, работал главным инженером завода. "В тот день, 8 апреля 38 года, – рассказывала его мать в шестидесятые годы, – навсегда исчез прежний Игорь, веселый, остроумный товарищ, спортсмен, поэт, в стихах которого звучало так много юношеской веры и правды жизни"
[75].
Алдан-Семенов двенадцать лет провел в лагерях и оставил воспоминания, которые многие бывшие арестанты сочли лакированными и лживыми. Будучи лагерником на Колыме, он оговорил Юлия Берзина, писателя и переводчика, товарища Ольги по объединению "Смена", который должен был отбывать срок в течение восьми лет. Так, в лагерном деле 1942 года сохранилась запись признания Алдан-Семенова в том, что Берзин говорил ему: "На фронте смерть наступает мгновенно, здесь, на Колыме, лагерь для заключенных сулит смерть, но в рассрочку. Большой эксперимент над кроликами!" Кроме того, Алдан донес, что "Берзин читал ему стихотворение "Сталин и Троцкий" о двух людях, снедаемых честолюбием, жаждой власти, исполненных ненавистью друг к другу, и эта борьба оборачивается миллионами жизней"
[76].
Итог этих доносов ужасен: Берзин был расстрелян непосредственно в лагере.
А Алдан-Семенов был реабилитирован, писал книги, многие из которых выходили большим тиражами.
Игорь Франчески вспоминал, что в шестидесятых годах он встретил своего недруга под Москвой в доме творчества писателей "Малеевка". Там отдыхала и работала и Ольга Берггольц. Вместе они "вошли в бильярдную, а там играет Алдан. С Ольгой случилась истерика, она схватила кий, замахнулась на Алдана. Он удержал ее руку. (Но потом она туфлей Алдана избила по морде.)"
[77]
Умер Андрей Алдан-Семенов в 1985 году.
Тюремные страсти Ольги Берггольц
Еще в июле 1937 года она записала в дневнике:
"10 июня 1937. На фоне того, что происходит кругом, – мое исключение, моя поломанная жизнь – только мелочь и закономерность. Как, когда падает огромная глыба, – одна песчинка, увлеченная ею, – незаметна. Как взывать о доверии, когда у людей наступает недоверие чорт знает к кому и чему?"
Николай, видя, что происходит вокруг, говорил ей, что исключение из партии, увольнение с работы только начало, что возможен и арест, – Ольга отказывалась верить. Молчанов уже чувствовал надвигающееся бедствие – Ольга была убеждена, что письма в партком с объяснениями ошибочности ее исключения возымеют действие.
Но деятельная натура не позволяла Ольге просто сидеть и ждать. Оказавшись почти в полной изоляции, она решила взяться за давно задуманное – пыталась писать роман "Застава". Роман о своем детстве, о жизни семьи до революции, о деде, служившем на заводе Паля, о властной и жесткой бабке, о веселом отце и вечно страдающей матери.
Именно в дни вынужденного затворничества к Ольге пришел отец, который все так же работал доктором на бывшей фабрике Торнтона. Он знал о трагедии Ольги, понимал ее состояние – и предложил пойти в зоопарк. Эта идея показалась ей в первый момент безумной. Но отец настаивал, и она смирилась.
Они гуляли в зоопарке, и Ольга вдруг ожила. Отец обрадовался, что у дочери загорелись глаза, ему даже показалось, что она перестала думать о своих бедах. Ольга же слегка подыгрывала ему, понимая, что только теперь он дозрел до радостей отцовства и так – немного по-детски – проявляет свою заботу и нежность.
Эта "встреча" с отцом откроет в ее жизни особую страницу духовной близости с ним. С тех пор она всегда будет считать себя "отцовской дочерью", именно жизненной силой отца объяснять свою способность преодолевать испытания.
Она ищет работу, и с 1 сентября 1937 года ей удается устроиться в школу учителем русского языка седьмых – восьмых классов. Но жизнь наносит ей новый удар.
Седьмого ноября Ольга, как всегда, думала пойти на демонстрацию с рабочими завода "Электросила". Но на этот раз, едва она попыталась встать в колонну демонстрантов, к ней подошел представитель парткома и потребовал, чтобы она ушла.
Кажется, сначала Ольга даже не поняла, что ее выгнали. Стояла на обочине и смотрела на своих товарищей. А ее электросиловцы проходили мимо не здороваясь, опускали глаза…
Ольга бессильно опустилась на скамейку. Закурила. Глотая слезы, мстительно думала, что когда-нибудь вернется к ним победительницей.
Так оно и вышло. Во время блокады ее – уже знаменитую – пригласили на завод читать стихи. Но давняя обида оказалась столь глубока, что, выступая, она мысленно бросала своим прежним товарищам гневные, обличительные слова. Но, казалось, они навсегда забыли, что было в 1937 году.
В конце 1937 года вдруг начали восстанавливать в партии тех, кого не арестовали, – Либединского, Чумандрина и других. И Ольгу, всё это время бившуюся за возвращение в партию, в мае 1938 года восстановили тоже.
