Незадолго до собрания, где ее исключили из Союза писателей, 9 мая 1937 года, Ольга записала в дневнике: "Если я доношу Степу (так она называла будущего ребенка. – Н. Г.) – это будет чистой случайностью".
Но самое унизительное для нее произошло 29 мая, когда состоялся разбор персонального дела с подробностями ее близких отношений с Авербахом. Разбирали бывшие товарищи с "Электросилы", о которых она написала столько очерков. Но они, не дрогнув, исключили ее из партии.
Она пытается как-то разжалобить судей, но они беспощадны.
Берггольц. Они правильно сказали обо мне, что во мне много обывательщины. За связь мою с Авербахом критиковали правильно, о связи с Беспамятновым тоже в основном правильно. К Добину у меня было неправильное политическое отношение. О бытовом разложении моем неверно сказано. Если есть у меня ошибки, то нельзя считать, что я конченый человек. Мне 27 лет, я могу быть полезным человеком и исправиться. Прошу оставить меня в партии, в любых условиях постараюсь доказать свою полезность.
Тов. Смирнягин. Товарищи из Союза писателей выступали, что у Берггольц была тяга к высоким людям, Авербаху и др. Ответа на это она не дала нам. Очевидно, она не договорила до конца того, что есть на самом деле. Нельзя снимать долю вины нашей парторганизации, т. к. у нас Берггольц с 1931 г. Мы не сумели вовремя приостановить ее стремления, не сумели воздействовать на нее и не допустить до этого… Она не может быть в партии…
Тов. Суетов. Берггольц своей полуторачасовой речью много говорила, но конкретного ничего не сказала. Я сомневаюсь, чтобы она, имея такую дружбу с Авербахом и авербаховцами, не знала их целей и идей. <…> Предлагаю ее исключить из партии.
Тов. Евсеев. Бросается в глаза ее неискренность. Мне припоминается, еще после 1929 г., примерно до 1931 г., было в РАППе какое-то грязное дело, не помню точно какое, но там тоже участвовал Авербах. И в то время об Ольге Берггольц шли нехорошие разговоры… Предлагаю исключить ее из партии.
Тов. Федин. …В Берггольц много карьеризма и стремления кверху. Что, если не карьеризм, заставило ее изменять хорошему человеку, своему мужу Н. Молчанову, доводить его до 60-ти припадков в течение 2-х суток, а связаться с Авербахом, плешивым, некрасивым, как она говорит. Муж ее пишет в Союз писателей заявление, что Авербах политический авантюрист и литературный проходимец, муж, видно, поплевывал на авторитет Авербаха, а она, Берггольц, испугалась, заволновалась, затрещала ее шкура карьериста. Результат получился такой, что Авербах ее обманул, муж стал больной, а ее жизнь, как видно, не научила… Решение может быть одно: исключить из рядов партии.
Тов. Леонович. Мне кажется, что политические разговоры у Берггольц с Авербахом были. Она говорила, что он внешностью не отличался, но в нем что-то было, что ее привлекало к нему. Мне кажется, что литературные труды Берггольц переоцениваются. Она давно взялась работать по истории нашего завода, давала сроки, но до сих пор эта книга не готова… Я на 10-м съезде ВЛКСМ был на галерке гостем, оказывается, что и Берггольц там была. Это определенно протекционизм, тяга к новым высоким знакомствам. Нужно ее освободить от звания кандидата ВКП(б)
[59].
Тов. Круль. …Не может быть, чтобы с Авербахом были у ней чисто интимные отношения. Она знала, что Авербах сколачивал группу, а молчала. Считаю, что Берггольц нужно исключить из ВКП(б).
Постановили:
За связь с чуждыми людьми на литературном фронте, врагами народа Авербахом, Макарьевым, Майзелем и др., за противодействие в разоблачении вредительского руководства Союза Писателей Горелова, Майзеля, Беспамятнова и др., за потерю политического лица как в партийном, так и в бытовом отношении, за неискренность при разборе дела на партийном комитете – ИСКЛЮЧИТЬ БЕРГГОЛЬЦ ИЗ КАНДИДАТОВ в ЧЛЕНЫ ВКП(б)
[60].
В письме к дочери Мусе от 30 мая Мария Тимофеевна скорбно сообщала: "Вчера разбиралось дело на Электросиле в парткоме. Лялю исключили из партии. Хотя дело еще будет разбираться в обкоме. Приехала она домой поздно, такая измученная, растерзанная, и только сказала мне: "– Меня исключили. Не говорите. Не могу больше"… Сама как тень, слезы безудержные, обильные слезы, льются по лицу без конца".
В июне 1937 года на последних месяцах беременности ее вызвали в НКВД для дачи показаний по делу Авербаха. В материалах ее будущего дела откроются обстоятельства того лета. "Что же касается показаний Берггольц, данных ею во время допроса в качестве свидетеля в июле м-це 1937 г., где она показала, что является участником троцкистско-зиновьевской контрреволюционной организации, являются, как установлено следствием, показаниями вынужденными, даны в состоянии очень тяжелого морального и физического состояния, о чем свидетельствует тот факт, что сразу же после допроса Берггольц попала в больницу с преждевременными родами"
[61].
Ольга не только исключена отовсюду, не только теряет долгожданного ребенка – она ославлена на весь свет. О ее любовных связях говорят на собраниях, намекают со страниц газет
[62].
Муся пишет ей из Москвы нежные письма, вспоминает, как они играли вместе в Угличе, как лепили из глины козлят. Она изо всех сил пытается отвлечь Ольгу от чудовищного настоящего, хотя и в Мусиной семье не все ладно: в депрессии пребывает Юрий Либединский, ожидая ареста. Мусю спасает жизненная сила, ей безразличны партийные склоки, она предана своим близким, ее волнуют в первую очередь перипетии их жизни.
Она обращается к Николаю Молчанову в надежде услышать от него правду о сестре, заканчивая письмо словами: "Милый Колька, ведь и для тебя Ольга – сосуд прекрасный, скудельный. Не знаю, не знаю, как про это. Я тебя люблю. Жму твою руку. М.".
Ответное письмо Николая Молчанова вполне убедительно говорит, что он всегда был рядом с Ольгой, что бы ни происходило. Он больше не обольщается, он знает все о ее романах. Но он научился любить ее с открытыми глазами.
Его письмо из архива Михаила Лебединского никогда не публиковалось. Поэтому приводим его полностью.
Николай Молчанов – Марии Берггольц <конец июля>
Милый Максим. Спасибо тебе большое за те слова сочувствия и пр., в котором я, если говорить начистоту, не нуждаюсь. Уж очень давно я осуждал соответствующие явления, уж очень давно были у меня сердца раны – все прошлое явилось хотя и резким, но долгожданным итогом. Задача состояла и состоит в достижении максимального счастия – т. е. в удовлетворении, наиболее полном, жизненных потребностей. Теория счастия эта стара, как Толстой. Тем больше гарантий ее истинности.
