— Своевременная встреча, — кисло заметил Василий.
— Я вам покажу, вы у меня докаркаете!
— Не беспокойся, женушка, мальчики шутят, всё не могут смириться с фактом, что ты из нас троих выбрала меня.
— Нет, правда, захожу в подъезд, смотрю, стоит кто-то, приглядываюсь — Сема.
— Володька, сейчас заработаешь. Ты же знаешь, что я суеверная.
— Я не виноват, если он встретился.
— А в чем дело? — спросила Оля.
Она не могла понять — или это накатанный в старой компании розыгрыш, или бесцеремонный Володька взаправду чем-то напугал хозяйку, и, если это так, она была готова быстренько все уладить. Оля чувствовала, что у нее получится. Валерия молчала.
— Женя, в чем дело? — повысила она голос. — Кто такой Воронов?
— Голубев он, Оленька, — засмеялся Женя. — Вороном его в народе прозвали. Кстати, уникальная личность.
— Нашел уникума, — недобро усмехнулась жена.
— Да брось ты, Валерка. Эй, обормот, скажи ей, что ты пошутил, а то она боится остаться вдовой.
— Честное слово, встретил.
Теперь уже засмеялся Василий.
— Вовочка — человек принципиальный, если сказал, то будет стоять на своем до конца. Ладно вам, пойдемте гулять, — он взял Валерию за руку и повел к двери.
— Так, значит, о Вороне, — продолжал Женя, пропуская вперед жену и приятелей. — Сема был нашим одноклассником, правда, у меня есть брат на четыре года старше и он тоже учился с Семой в первом классе.
— Как это? Четыре года в первом классе?
— Четыре с половиной. После нас он просидел еще полгода и бросил, посчитал, что образования ему достаточно. Но главное в другом, и это тебе, как математику, должно быть интересно. Представляешь, человек, не осиливший первого класса, обладает уникальной памятью. У нас в поселке около четырех тысяч человек, и Сема держит в голове все даты, связанные со смертями. Хоронят, и он тут как тут, потом заявляется на девятый день, потом на сороковой, потом на годовщину. При этом никогда не ошибается и ни о ком не забывает. Словно журнал у себя ведет.
— Так он, наверное, того, — Оля покрутила пальцем у виска.
— Разумеется, патология, но ведь какую память нужно иметь.
— Страшно все это.
На самом деле ей было нисколечко не страшно. Она даже не совсем поняла, о чем рассказывал Женя.
Валерия с парнями ушла далеко вперед. А ведь только что слышался их смех. Оле тоже хотелось туда. «Догоняй!» — крикнула она и, не раздумывая, сбросила туфли. Дощатые тротуары приятно холодили ноги. Женя сразу отстал. Да если бы и захотел, все равно не догнал бы. Она не бежала, она плыла по воздуху, едва касаясь упругих досок, до того легким было тело. Даже дыхание не участилось.
— Споемте, ребята!
— Подожди, где твои туфли? — испугался Василий.
— Ерунда, Женя принесет, — она приобняла Валерию, давая понять, что опасаться нечего. — Ну, Вася, запевай: «Лыжи у печки стоят». Неужели не знаете? Володька, и ты не знаешь?
— А завтра в учительской будут говорить, как Ольга Степановна горланила песни на весь поселок, — попробовал урезонить Василий.
— Да ну вас, — обиделась Оля.
Подошел Женя. Держась за локоть Василия, Оля принялась обуваться. Она слышала, как под ее пальцами вздрагивают мускулы, и воспринимала это за самое красноречивое проявление нежности.
— А вот и Сема собственной персоной. Сейчас мы и узнаем, что он делал в твоем подъезде.
— Не трогай, Володька, пусть себе идет, — сказал Василий.
— Но Женька не верит. Эй, Семен, подожди.
По другую сторону дороги остановился высокий парень.
— Пойдем, Володя, мне хочется на него посмотреть.
Оля первая выбежала на дорогу. Ее сразу же догнал Володька. За ними нехотя спустился с тротуара Василий. Сутулый парень в коротких и широких брюках, из которых торчали голые щиколотки, жался к забору и шмыгал носом.
— Он плачет, — шепнула Оля.
— Не связывайтесь с ним.
— Может, ему нужно помочь? Спроси, Володя.
— Семен, кто тебя обидел?
— Никто его не обижал. Пойдемте отсюда.
Сема заплакал громче. Оля подошла ближе. Лицо у него было бледное, над проваленными щеками выпирали скулы, а из-под реденьких светлых кудряшек торчали толстые, как оладьи, уши.
— Ну, что же ты, миленький, плачешь?
Он ничего не ответил, только зажмурился и задергал кадыком. И тогда Оля обняла его за шею и крепко поцеловала.
— Успокойся, никто тебе ничего не сделает.
Уже с дороги, держа под руки парней, она оглянулась. Сема стоял на самом краю тротуара и, приоткрыв рот, смотрел на нее.
— Перестал плакать, вот и молодец. Все будет хорошо.
Ее голос звучал ободряюще. Если она сказала, значит, действительно, все должно быть хорошо. Такою она себе нравилась. Оказывалось, можно и день отработать с радостью, и с первой же встречи стать душой компании, и остановить слезы незнакомого бедняги. Василий хмурился, но Оля не обращала внимания.
— Так и не спросили, что он делал в подъезде, — спохватился Володька.
— Да перестань ты. Надоело. Заладил, как попугай, — не сдержался Василий.
— Хватит вам, петушки, пойдемте-ка лучше к нам, сядем за столик и продолжим нашу операцию.
И Оля радостно поддержала новую подругу. Ей уже наскучила улица. Хотелось, чтобы ярко горел свет. Снова хотелось танцевать. А Василий отнекивался, пенял на завтрашний день, якобы тяжелый, предлагал идти без него. Его уговаривали. Оля старалась пуще всех. Идти без него ей казалось легкомысленным, хотя в шутку она и грозила отправиться с Володькой, который сможет донести ее на руках до самого дома. Но стоило им остаться вдвоем, и Оля сразу забыла о танцах. Вдвоем было тоже хорошо. А если Василий молчал всю дорогу — так сколько можно говорить. Можно просто держать его под руку, смотреть на небо, усыпанное звездами, и не бояться, что споткнешься.
Утром Оля увидела огромный бордовый георгин. Он лежал на подушке рядом с ее лицом. До него можно было дотронуться губами. На одеяле лежал второй, тоже огромный, но белый. Она вскочила — цветы были и на полу, и на подоконнике, а одна сиреневая астра прислонилась к стеклу между рамами. Она кинулась их подбирать. В комнате не оказалось не то чтобы вазы, но даже пустой банки. Радуясь своей сообразительности, Оля вывалила в две тарелки привезенное из дома варенье. «Васенька, Василек», — напевала она. Все это никак не вязалось с его солидным и степенным видом и потому было еще дороже. Тупой нож с трудом перепилил длинные стебли. Тяжелые шапки георгинов норовили опрокинуть банку. Да и сколько их удалось поставить — третью, четвертую часть? Но не бросать же другие на столе? Хорошо еще в первый день она догадалась купить таз.
