И какого только тряпья не вытащили из темных чуланов, собираясь в эту поездку: китель моды конца сороковых на юном парнишке, старичок в порванной и засаленной молодежной куртке, галифе, джинсы, кожаные куртки, плюшевые жакетки… И самое главное, что люди преобразились не только внешне. Обрядившись в полумаскарадное тряпье, они и вели себя, как ряженые. Тоня была уверена, что любой из них, возвратясь домой и надев свой обычный костюм, постыдится орать матом на весь зал или хватать незнакомого человека за ворот плаща, вытаскивать его из очереди и считать это нормальным. Ну, если не любой, то — большинство.
Возле Тони остановилась старушка. Она шмыгала носом и вытирала глаза пестрой тряпкой.
— Вытолкали. Целый день простояла, — жаловалась непонятно кому. — Взбесились люди.
— Куда же ты, бабуля? Неужели у тебя некому за рыбой съездить? — посочувствовала Тоня.
— Домой не могу попасть. Нужна мне ваша рыба. Как же я теперь? Вот угораздило, — причитала бабка.
Чей-то огромный рюкзак двинул ее в спину, и она ткнулась головой в грудь Тони, но даже не оглянулась на обидчика, приняла как должное. Тоня смотрела на запавшие губы с вертикальными морщинами, и становилось чуть ли не до слез жалко старушку. И почему-то еще сильнее — жалко себя.
— Где уж мне с имя молодыми совладать. Еще раз бы жиманули и отписки вон.
— Пойдем.
Старушка, будто ребенок, протянула ей руку и, не спрашивая — куда, пошла за ней.
— Где ты стояла?
— Там, у окошка.
— Господи, что, тебя будут ждать? Ты же не за окошком занимала?
— У окошка меня как жиманули…
— Ну ладно, куда тебе плыть?
— До Черного ручья.
С остановками и скандалами, в которых кричала так, что самой было жутко, она все-таки пробилась к началу очереди и спросила как можно громче:
— Кто видел, где стояла бабуля? — Ей не ответили. Тогда она выбрала мужика поздоровее и обратилась прямо к нему: — Ты видел, что она стояла?
— Да вроде была, — проворчал мужик. — На всех вас смотреть, без билета останешься.
— А если вроде была, тогда возьми два билета до Черного ручья.
Мысль о том, что надо просить два билета пришла без подготовки, словно свалилась на язык. Тоня услышала свои слова и, не успев похвалить себя за сообразительность, изловчилась протянуть над головами мятую пятерку. Мужик оказался тугодумом — сначала взял деньги, а потом заупрямился, тряс над очередью рукой и канючил, чтобы она забрала обратно. И тогда вмешалась бабуля:
— Ты же, окаянный, сзади стоял, табачищем на меня дышал, чуть не задохнулась.
Выдумала она или действительно вспомнила, Тоня выяснять не стала. Народу между ними и мужиком набивалось все больше, и отделаться от денег он уже не мог. Оставалось ждать — возьмет ли. Хорошо, что рослый подвернулся, маленький бы потерялся из виду, а этого караулить намного проще. И наконец-то отлип от кассы, но течение понесло его к дверям, через которые Тоня пыталась пробраться в зал в первую попытку.
— Сторожи здесь, а я побегу на перехват.
— Рупь писят за билетик взяла бы.
— Потом, может, он и не купил нам.
— Нет уж, мне так спокойнее, бери и вертайся побыстрее. А я здесь ловить буду.
Мелочь была завернута в рубль. От многочасового томленья в кулаке он стал мокрым, и край двадцатика выглядывал из прорванного сгиба.
Возле выхода его не было. И в коридоре — не было. Оставалось ждать. Из зала выбирались, а точнее выдавливались, полуживыми. Измочаленные люди приходили в себя, словно после карусели, когда встают на землю, а она продолжает кружиться, и трудно вспомнить, откуда пришел и куда надо идти. Потом глаза их отыскивали дверь, и они спешили на свежий воздух, чтобы отравиться сигаретой, стряхнуть накопленную в очереди злость и почувствовать радость маленькой, но все-таки удачи перед главной добычей. Однако вид у добытчиков был далеко не геройский. Но ее, здоровенный, где-то застрял. Проскользнуть незамеченным он не мог. Тоня вышла к курящим. Стараясь не выпускать двери из поля зрения, прошлась между мужиками, увидела высокого человека в телефонной будке, подбежала к нему, но вовремя остановилась, по асфальту ползла черная змейка мочи. Да и обозналась. Начинало смеркаться. Без фуфайки было уже прохладно. А мужик словно растворился. «Почему все они такие мелочные. Ладно бы сама пролетела, так еще и бабку втянула, — ругала себя, — чего доброго не поверит и решит, что зажилила ее билет. Но маячить у этого входа бессмысленно, надо возвращаться».
Старушку Тоня увидела сразу. Она блуждала по набережной и тоже заглядывала в лица. Тоже искала. Тоня уныло подошла и молча встала рядом, не зная, как оправдываться.
— Ой, ну где ты пропала, бегает, а мне переживай! Вот, билет и сдачу он велел передать.
Она чуть не заплакала.
А минут через пятнадцать к ним подошел вежливый юноша и предложил билеты, без всякой очереди, по пятерке за штуку.
5
Перегруженный «омик» отвалил от пристани раньше времени.
Поначалу Тоне казалось, что половина пассажиров останется без мест. Она продиралась между рядами деревянных диванов, стараясь переступать, но все равно запиналась о чужие вещи, спрашивала, не найдется ли местечка, и недоверчиво выслушивала торопливые отказы, и при этом, чтобы не отчаяться, взбадривала себя иронией, размышляла, до чего ненасытна человеческая натура: пока не достала билет, молила судьбу пропустить на несчастное суденышко, только бы плыть, даже стоя на одной ноге, но не успела вступить на палубу, стала искать местечко, самое плохонькое, лишь бы присесть, и ведь найдет и станет мечтать, как бы прилечь и вытянуть ноги, которые невыносимо крутит после суматошного дня, которым позарез необходимо принять горизонтальное положение, чтобы наконец-то отлила загустевшая кровь, но стоит дивану освободиться, он сразу покажется жестким, а голову не устроит подложенная под нее рука…
Увидев парня в брезентухе и рядом с ним полоску дивана, прикрытую шляпой, Тоня хотела сесть, но парень стал горячиться и кричать, что это место — для его «корифана».
— Перетопчется корифан, — обрубила Тоня и втиснулась на краешек, но сразу почувствовала, что ее теснят. Еще немного, и она окажется на затоптанном полу среди вещей. Вспыхнув от обиды, она что есть силы ткнула локтем прижавшуюся к ней брезентуху — парень отодвинулся.
В дверь заглянул мужик в тельняшке и крикнул на весь зал, что курить в салоне запрещается. «Дались им эти салоны, — разозлилась Тоня, — здесь салон, в обшарпанном автобусе тоже салон, как у мадам Шерер или у свекровки — „экспрессия с семужным посолом“». А на палубе, наверное, красотища: лунная дорожка на воде, звезды отражаются, а берега, скорее всего, черные, таинственные. Сильнее, чем к звездам, ей хотелось на свежий воздух, от тяжелых запахов, но она боялась остаться без места. Словно чувствовала, что парень в брезентухе постарается найти своего «корифана».
