— Все ясно. Вы напились до такого состояния, что обмочились, и соседка вас переодела. Вы были не в силах сами переодеться?
— Да нет же, вы меня неправильно поняли! Я намокла под дождем.
— А сколько дней вы не мылись?
— Несколько. Я была не дома, мне негде было помыться, — прошептала Милана и покраснела.
— Почему вы были не дома? Ушли в запой?
— Нет. Я забрала детей и уехала от мужа. Но мне пришлось вернуться.
— И где вы провели с детьми эти дни? Они не только грязные и испуганные, но и простужены.
— У меня не было денег, нам негде было ночевать… Пришлось провести эти дни на улице с бездомными… Дети простыли, и у меня не было другого выхода, как…
— В общем, все ясно. Я оформляю документы надлежащим образом и передаю куда следует, пусть там сами разбираются, — сказал мужчина за столом.
— Прошу вас, не надо! Я хорошая мать! Я сейчас вам все расскажу! — взмолилась перепуганная Милана.
— Раньше надо было думать, а теперь она ищет оправдания, — недовольно произнес он. — Знаешь, сколько я повидал таких, как ты!
— Но вы же меня не выслушали!
— Иди отсюда! — отмахнулся от нее мужчина, как от надоедливой мухи.
Милана выбежала в коридор, села на стул у окна и безутешно расплакалась. Она чувствовала себя униженной и беззащитной. Сергеевна молча таскала тряпку на швабре по полу, бросая взгляды на вздрагивающие от рыданий худенькие плечи вновь поступившей мамаши. Она убирала коридор и хорошо слышала недавний разговор. За время работы в детском отделении она насмотрелась всего: мамочек, которые кусали локти и рвали на себе волосы из-за болезни или потери ребенка; видела таких, которые приносили своих детей, избитых ими же; видела алкоголичек и их потомство. В этой женщине, грязной, измученной, с запахом перегара, в нестиранной одежде, она разглядела глубоко несчастную, доведенную до отчаяния мать. Она не стала пока подходить к ней, давая возможность выплакаться.
Пришло время посещения больных.
— Вот, твой муж принес, — подала Сергеевна пакет Милане.
— Что там?
— Передачка тебе и детям.
Милана вывернула содержимое пакета на кровать, отобрала детскую одежду, все остальное засунула назад.
— Здесь еще суп и яблоки, — подала она второй пакет.
— Верните, пожалуйста, вот это назад. — Милана отдала пакет с едой и своей одеждой. — Скажите, что мне от него ничего не надо.
— Так у нас же мамаш не кормят.
— Я знаю.
— Выйдешь к нему? Он хочет поговорить.
— Мне не о чем с ним говорить.
— Дело, милочка, твое, — сказала Сергеевна, забирая пакеты, — но он все-таки отец детей.
— Он? Отец? — горько усмехнулась Милана. — Видите, до чего он довел детей? Если меня не посадят, я его убью, — уверенно произнесла она.
— Что… сделаешь? — спросила побледневшая Сергеевна.
— Убью! — повторила Милана, до боли сжав кулаки.
— Девонька, это ты сгоряча, да?
— Нет, я так решила.
Ничего не сказав, шаркая тапочками, Сергеевна побрела из палаты.
— М-м-м-а… — послышалось что-то невнятное с кроватки мальчика, и Милана бросилась к сыну.
— Богданчик, мое солнышко, ты уже проснулся? — Она присела на кровать к ребенку, погладила его волосы. — Мама здесь, рядом.
Мальчик протянул к ней руки, попытался сказать «мама», но слова застряли в горле — спазм не дал возможности заговорить.
— Что с тобой, малыш? — встревожилась Милана, поняв, что сын не может произнести ни слова. — Подожди, я сейчас вернусь!
Она поцеловала его и побежала за врачом. Педиатр, осмотрев ребенка, вынужден был повторно вызвать на консультацию невропатолога. Специалист назначила лечение, объяснив Милане, что сильное заикание мог спровоцировать перенесенный стресс.
— Будем надеяться, что через недельку нам удастся снять спазмы, — сказала она перед уходом. — А сейчас ребенку нужен покой, никакого волнения. — И добавила, что мальчику будут давать успокоительное и снотворное, чтобы он побольше отдыхал.
Невропатолог не успела выйти из палаты, как Иринка проснулась и сразу начала плакать.
— Где мой Бумчик? Папа убил его топором? — сквозь слезы повторяла девочка.
Милана пыталась объяснить, что с щенком все нормально, он живет у тети Тани, но, похоже, девочка плохо воспринимала информацию. Пришлось невропатологу осмотреть и ее.
— Бедные дети, — сказала она, записывая что-то в карточке. — Как можно было довести их до такого состояния?!
В ее реплике был скорее упрек, чем вопрос, поэтому Милана промолчала.
«Не стоит оправдываться перед теми, кто не желает тебя выслушать и понять, — подумала она. — Главное, чтобы дети выздоровели, ради этого можно все вытерпеть».
К вечеру Иринка немного успокоилась, но все равно капризничала, временами хныкала и все время спрашивала о Бумчике. Богданчику тоже стало лучше, но он по-прежнему сильно заикался и грустил — видимо, вспоминал щенка. Милана понимала их, как никто другой: до сих пор были живы воспоминания о Пине, несчастном, улыбчивом, доверчивом утенке, жизнь которого оборвала жестокая рука отца. Милана всячески пыталась оградить детей от подобного, но не смогла, и ее душу переполняло чувство вины и ненависти к мужу.
— Я все равно его убью, — повторила она, сидя в изголовье детей, когда они вечером уснули.
— Что у тебя такого случилось, что ты готова замарать руки кровью? — спросила Сергеевна, уже не в первый раз слыша от Миланы эти слова.
— Тише, — попросила та, — мне с трудом удалось их приспать.
— Тогда пойдем со мной, — предложила женщина.
Милана с удивлением посмотрела на нее.
— Да не бойся ты! — засмеялась санитарка. — Убивать, значит, она смелая, а как пойти с беззащитной старой женщиной, то трусит.
Милана поправила простынки на кроватках и, убедившись, что дети спят, тихонько вышла из палаты. Сергеевна привела ее в комнату, предназначенную для обедов медработников. На это указывал старый холодильник, притаившийся в углу небольшой комнаты, стол, застеленный прозрачной клеенкой, электрочайник, микроволновка и посуда на навесной полке. Женщина не спеша включила чайник, приготовила две чашки, поставила на стол баночку варенья, достала из сумки пирожки.
— Сейчас перекусим немного, — сказала она.
— Спасибо, я не голодна.
— Попьем чай с малиновым вареньем, — продолжила Сергеевна, пропустив слова Миланы мимо ушей. — Смотрю, ты тоже простужена, вон как кашляешь.
Милана только сейчас вспомнила, что давно ничего не ела, поэтому не стала упираться и проглотила несколько пирожков.
