Меня поразило, как спокойно гости «Шварцберга» восприняли информацию о том, что мы отрезаны от мира в этом краю снегов. Обычно я не склонна волноваться по пустякам, но мало ли что может случиться? А если Розенблюм действительно болен? Что, если у него случится сердечный приступ? А вдруг кто-то ногу сломает?
Допустим, смерть от голода нам не грозит. Одних припасов в кладовой Гримальди хватит до конца зимы. А если уж совсем прижмет, придется заняться людоедством. Только госпожи Фаринелли хватило бы до мая… тут я поймала себя на нервном смехе и поняла, что надо собраться и взять себя в руки.
Неужели только я одна вижу, что в «Шварцберге» творится что-то непонятное?
Я вернулась в отель. Нужно срочно связаться с кем-то и сообщить, что мы замурованы в этих снегах! Вот только кому? Полиции? Но полиция уже наверняка в курсе — комиссар Розенблюм первым делом должен был доложить, почему не явился на службу сегодня утром. Это, конечно, при условии, что толстяк и в самом деле полицейский. После находки портфеля, набитого деньгами, я в этом вовсе не уверена.
Может быть, я напрасно нагнетаю панику? Может, комиссар прав и в здешних краях это дело обычное? Ну подумаешь, вышла из строя опора и почти двадцать человек оказались заперты в отеле? Рано или поздно нас спасут, а пока напитки за счет заведения.
Надо поговорить с хозяином, вот что! Он точно знает, когда пора начинать паниковать. Пусть Гримальди развеет мои подозрения. Пусть успокоит мои расшалившиеся нервы.
В холле хозяина не было. Я знала, что его комната находится на первом этаже, по соседству с конторой. Я подошла и подняла руку, чтобы постучать, но тут дверь приоткрылась, и из комнаты выскользнул один из арийцев — кажется, тот, что приехал из Австралии. Увидев меня, мужчина попытался укрыться за дверью, но прятаться было поздновато.
Я поздоровалась. «Ариец» смерил меня неприятным взглядом и пробормотал нечто неразборчивое. Сочтя, что это сойдет за приветствие, я поинтересовалась, у себя ли господин Гримальди. Австралиец отрицательно мотнул белокурой головой. Я изумленно уставилась на красавчика.
Позвольте! Если хозяина в комнате нет, то что же там делает этот тип?
Впрочем, у меня и самой рыльце в пуху. Не далее как этим утром я тоже, помнится, шарила в чужом портфеле. Поэтому я отправилась на поиски хозяина, предоставив вора, или кто он там был, его судьбе. Кстати, я заметила странную вещь — эта троица постоянно терлась возле нашего милого хозяина. А вот Гримальди, напротив, старался не оставаться с ними наедине. Что бы это значило?
Я обошла отель, даже выглянула на террасу — Альдо как сквозь землю провалился! Может быть, попал под лавину — ту, что повредила опору канатной дороги? Да нет, постояльцы давно бы заметили его отсутствие.
Кстати, что-то я не вижу ни Агнешки, ни двух дюжих швейцарок, работавших при кухне. Получается, эта самая лавина сошла до того момента, как они прибыли в «Шварцберг». Я знала, что они живут в Брокенхерце и каждое утро часам к семи прибывают на работу, а каждый вечер возвращаются обратно, к семьям. Значит, лавина сошла приблизительно в то время, когда я рылась в портфеле комиссара.
Надеюсь, подъемник починят быстро. Я к плите не встану ни при каких обстоятельствах! Даже не просите!
Альдо Гримальди я обнаружила в неожиданном месте — внизу, в подвале. Я едва успела спуститься по лестнице, как услышала голоса. Сами собеседники были скрыты поворотом коридора, а вот голоса доносились словно по акустической трубе.
— Ты отец! — звучным контральто произнесла Сильвана Фаринелли. — Ты понимаешь, что это значит?
— Прошло столько лет… не думаю, что сейчас можно что-то исправить, — мямлил в ответ Гримальди.
— Это ты во всем виноват! — Голос примадонны сделался жестким, как наждак. — Ты и твои проклятые гены! Твоя порочная, лживая натура!
— Сильвана, зачем ты так со мной, — пробормотал несчастный мужчина. Но певица не собиралась искать примирения.
— Твоя страсть к разврату известна всем. Это расплата, понимаешь? Ты и тридцать лет назад был порочным, лживым, отвратительным старикашкой.
— А ты была прекрасна, как роза. Вот именно — как роза, Сильвана!
Мне послышались странные звуки — вроде бы поцелуи, или это просто кажется?!
— Я больше не могу, — наконец произнесла оперная дива. — Третьего ее срыва я просто не переживу! Ты должен мне помочь, Альдо. Или прикончить ее своими руками.
Тут под моей ногой предательски хрустнула скорлупа от фисташек. Проклятый Леон! Вечно он грызет орехи где попало.
— Кто здесь? — насторожилась певица. — Альдо, ты слышал?
Прыгая через две ступеньки, я дунула вверх по лестнице. Закрыла за собой тяжелую дверь. Пожалуй, для доверительной беседы с хозяином придется выбрать другое время и место.
Но наверху меня поджидало очередное испытание. Прямо на полу посреди холла, раскинув руки, лежал комиссар Давид Розенблюм.
Кажется, я заорала. Но на помощь почему-то никто не спешил. Нет, еще одно убийство — это уж слишком! Я почувствовала, как паника волной подступает к горлу.
В этот момент тело на полу дернулось и разразилось лающим кашлем. Он жив! Какое счастье, толстяк жив!
Я упала на колени и принялась расстегивать тугой ворот его рубашки. Воротник врезался в побуревшую шею, проклятая пуговка крутилась в пальцах, так что я дернула и оторвала ее. Толстяк дернулся еще раз и вроде бы задышал. Сердце бьется, дыхание есть. Почему же он не приходит в сознание? Нужно хоть что-то, пусть обычный нашатырь.
— Эй, кто-нибудь! Помогите! — еще раз заорала я. Вскочила, рванула на себя дверь ближайшего номера. Это оказались покои синьоры Фаринелли. Самой оперной дивы там, разумеется, не было — ведь в этот момент она выясняла отношения с Альдо Гримальди. Зато в дальней комнате обнаружилась ее дочь. Черноволосая девица по-турецки сидела на постели и пыталась найти вену на своей тощей ноге.
При виде меня девица приоткрыла рот и разразилась гневной тирадой по-немецки.
— Что за гадючник этот «Шварцберг»! Трупы валяются на каждом шагу. То и дело кто-то врывается и нарушает твое право на частную жизнь!
Я бесцеремонно перебила возмущенную наркоманку:
— Не стесняйтесь, продолжайте, пожалуйста. Только скажите, у вас случайно при себе нет какого-нибудь препарата от сердечного приступа? Смотрю, аптечка у вас богатая.
Взгляд девушки сделался осмысленным:
— А вам-то зачем?
— Тут одному человеку плохо. — Я подумала и добавила: — Да, кстати, вашей маме я ничего не скажу. Обещаю.
— Сейчас, — пробормотала Тильда и, стиснув зубы, все-таки вколола себе дозу. Понятия не имею, что там у нее было в шприце, но девушка буквально на глазах порозовела, заблестели глаза, всю ее мрачность как рукой сняло. Тильда вскочила и принялась энергично рыться в дорожной сумке. Спустя минуту она торжествующе протянула мне ампулу.
