Подчеркнем снова и снова: каким бы миниатюрным ни был полис, он обязательно имел все атрибуты полностью независимого государства: органы власти, войско, финансы. И за эту свою свободу и независимость полис держался всеми силами, отстаивая ее от любых покушений со стороны соседей.
* * *
Итак, из данной краткой характеристики античного греческого полиса напрямую вытекает, что женщина в условиях этого типа государственности находилась заведомо в приниженном положении, была практически бесправной: гражданами являлись только мужчины. Из этого и приходится исходить в дальнейшем изложении.
Впрочем, следует ли осуждать древних греков за то, что они не дали свободы и равенства всем — женщинам, рабам? Разумеется, нет; это означало бы слишком уж далеко отклониться от принципа историзма. Достаточно напомнить, что полноправие женщин — это вообще очень недавний феномен, если смотреть на вещи «с точки зрения вечности». Скажем, еще в XVIII веке представительницы слабого пола и помыслить не могли о том, что их когда-либо в правовом отношении уравняют с мужчинами. В XIX веке процесс такого уравнения худо-бедно со скрипом пошел, а завершения своего достиг только в XX веке, то есть в том столетии, в котором, мы полагаем, родились практически все читатели этой книги. Да даже и поныне равноправие женщин — удел только западного мира, а, скажем, в мусульманском всё пока значительно сложнее…
Любую цивилизацию необходимо оценивать по ее достижениям, а не по ее недостаткам, по тому, что в ней было, а не по тому, чего в ней не было. Главное в античной Элладе — не то, что в ней далеко не все еще были свободны, а то, что в ней уже были свободные, впервые в истории человечества.
«Свобода, равенство, братство» — нам привычно, что со времен Великой французской революции конца XVIII века эти три слова стоят рядом. Если исключить из этой триады «братство» (риторический лозунг, вряд ли в нашем грешном мире в полной мере осуществимый на практике), то окажется, что две оставшиеся категории — «свобода» и «равенство» — в какой-то степени конфликтуют друг с другом. Общества Древнего Востока (от Египта до Китая) не знали свободы, но там было своеобразное равенство — равенство подданных перед лицом всесильного монарха, который мог казнить без суда и следствия в одинаковой мере последнего бедняка и первого вельможу. В античной Греции — всё наоборот: свобода получила высочайшее развитие, а вот равенства-то как раз мы в этой цивилизации не находим (впрочем, в человеческой истории существовало и существует более чем достаточно обществ, в которых нет ни свободы, ни равенства).
Как же так? Ведь прекрасно известно, что граждане древнегреческих полисов были равны между собой в политическом отношении. Во всяком случае, в идеале: реальное равенство, вне зависимости от происхождения, богатства, общественного положения, было достигнуто лишь в наиболее демократических государствах Эллады, например в Афинах V–IV веков до н. э. (то есть заведомо позже того времени, когда жила Сапфо).
Между прочим, существовало две концепции равенства: «арифметическая» и «геометрическая», как их называли любившие математику греки. «Арифметическое» равенство — это действительное, полное равенство всех граждан. «Геометрическое» равенство — это совсем другое: равенство прав и обязанностей. Чем больше человек делает для полиса, тем выше должна быть его политическая роль. В рамках этой концепции, исходящей из того, что «неравные не должны быть равными», не может быть даже и речи о том, чтобы одинаковые права имели бедняк, который не в состоянии даже купить себе доспехи и встать в ряды гоплитов, и богач-аристократ, который в военную пору снарядил для государства целый корабль. Понятно, что идея «геометрического» равенства преобладала в олигархических полисах, а идея «арифметического» — в демократических.
Но главное даже не в этом. Необходимо подчеркнуть: равенство, отсутствие юридически разграниченных сословий и каст распространялось именно только на граждан. Остальные слои населения оно никак не затрагивало. Можно сказать, что гражданский коллектив по отношению к прочим жителям полиса был самой настоящей привилегированной кастой. Даже в демократических Афинах народовластие не имело никакого отношения к женщинам, метэкам, не говоря уже о рабах.
Античный мир был полем, где сосуществовали самые различные правовые положения, статусы, сословия. Это воспринималось как нечто вполне естественное: еще не возникло представления об абстрактном равенстве всех людей «от природы», о пресловутых «правах человека», обращалось внимание только на «права гражданина». Иная ситуация в те времена была и немыслимой. Ведь еще не прозвучала проповедь христианства, не раздались знаменитые слова апостола Павла: «Нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского; ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Послание к галатам. 3:28).
Итак, в полисном мире, мире неравенства, полномасштабная свобода была возможна лишь для членов гражданского коллектива. И это вполне закономерно, поскольку древнегреческая свобода была именно «свободой-в-полисе», в рамках полисных структур и законов. Это была свобода только для «своих», неграждане к ней не допускались.
Свобода понималась не в привычном для нас смысле, как отсутствие тех или иных ограничений, а как принадлежность к общине. Такое восприятие свободы (можно назвать его позитивным, а не негативным, рождающимся через утверждение, а не через отрицание какого-либо факта), насколько можно судить, вообще характерно для архаичных обществ. Так, даже русское существительное «свобода» этимологически восходит к местоимению «свой». Изначально «быть свободным» означало — «быть своим в данном коллективе людей».
Пожалуй, именно на примере «женского вопроса» (непосредственно интересующего нас в связи с биографией Сапфо) особенно четко видны границы древнегреческой идеи равенства
[19]. Даже самая радикальная демократия в Элладе была в полном смысле слова «демократией для мужчин».
Нужно сказать, что взаимоотношениями между полами в человеческих обществах самых различных эпох — от глубочайшей древности и вплоть до наших дней — занимается особое направление внутри исторической науки, так называемая гендерная история. Название ее происходит от английского слова gender, обозначающего, вообще говоря, «пол», но не как физическую, а как социокультурную категорию.
Гендерная история родилась относительно недавно, в 1980-х годах, и сразу стала весьма перспективной дисциплиной. Она органично выросла из так называемой «истории женщин», получившей широкое распространение в предшествующие десятилетия в связи с успехами феминистского движения. Но это перерастание было сопряжено, по справедливому указанию Л. П. Репиной, с радикальной сменой исследовательской модели: «…центральным предметом исследований гендерных историков становится уже не история женщин, а история гендерных отношений»
[20].
