Императрица Елизавета Алексеевна
Похороны такой личности, как русский император, требуют серьезного приготовления — вскрытие, бальзамирование, императрицу надо было удалить из дворца. Князь Волконский подыскал местожительство для Елизаветы Алексеевны. Она не хотела уезжать и сказала Волконскому: «Я уверена, что вы разделяете со мной мое несчастье, но неужели вы думаете, что меня привязывает одна корона к моему мужу? Я прошу вас не разлучать меня с ним до тех пор, пока есть возможность». После чего никто ее не смел просить, и она оставалась одна в своих комнатах и ходила беспрестанно к телу без свидетелей, но в конце концов была вынуждена покориться.
20 ноября она оставила дворец, переехав в частный дом семьи Шихматовых, где пробыла десять дней. Отрывок из письма неизвестного лица из семьи Шихматовых матери: «Сего дня 18-го поутру прислал князь Волконский к моему зятю просить, чтобы он приготовил свой дом на случай всеобщего несчастья для императрицы, которую они располагали перевезти к нам…»
В том, что Волконский искал жилье для императрицы за день до смерти мужа, Барятинский видит одно из доказательств не смерти, а ухода императора. Как можно при живом человеке делать подобные приготовления? Тем более что в одном из дневников-свидетельств написано, что императору стало лучше? А вот с точки зрения Барятинского, еще одно доказательство: письмо Елизаветы Алексеевны матери, маркграфине Баденской, от «решающего» 11 ноября: «Где убежище в этой жизни? Когда вы думаете, что все устроили к лучшему и можете вкусить этого лучшего, является неожиданное испытание, которое отнимает от вас возможность насладиться окружающим…» Барятинский считает, что «неожиданное испытание» — это уход императора. Может быть, когда ты плотно «в материале», прочувствовал все до мелочи, каждый факт имеет особый смысл, но, на мой взгляд, здесь «неожиданное испытание» — всего лишь болезнь мужа.
Но помечтаем, представим себе, как все могло быть. Наверное, и раньше Александр говорил жене, что собирается оставить трон, но никогда не говорил так ясно, не те у них были отношения, а на этот раз все точки на «i» были поставлены. Он уходит с политической арены, вместо него похоронят другого. Что должна была испытать Елизавета Алексеевна? Если он сообщил свою тайну жене, то, наверное, они обсуждали их будущее. Предположим, что он предложил императрице выбор — последовать за ним или остаться в России вдовствующей императрицей. Разумеется, при всем желании она не могла выбрать первый вариант. Она была хранительницей тайны, это обязывало к определенному поведению. Разве что потом, когда страсти утихнут, она попросит отпустить ее к матери, и ей позволят уехать… А уж из Германии все пути открыты. Но куда открыты эти пути? Вряд ли Елизавету Алексеевну устроила бы жизнь в худой избе при казенном Краснореченском винокуренном заводе, а именно там жил таинственный Федор Кузьмич. Но почему обязательно Сибирь? Может, император Александр осел где-нибудь на берегах Рейна, как мечталось в молодости, или вообще уехал в Америку, уж там и вместе с супругой можно было бы затеряться. Замечательный сюжет для нашего кинематографа!
Как уже говорилось, Елизавета Алексеевна перестала вести дневник после 11 ноября. Можно предположить, что он просто был уничтожен. Барятинский предполагает, что эта часть дневника, равно как и записки матери Марии Федоровны, касающиеся этого периода, были уничтожены Николаем I. Романовы желали сохранить тайну смерти Александра I.
Вот письма Елизаветы Алексеевны, написанные после смерти мужа.
19 ноября, письмо матери: «Я самое несчастное создание на земле. Я хотела сказать Вам только, что я еще существую после потери этого ангела, который, несмотря на измучившую его болезнь, всегда находил для меня благосклонную улыбку или взгляд, даже когда он никого не узнавал. О, матушка, матушка! Как я несчастна, как Вы будете страдать вместе со мной! Боже, какая судьба! Я подавлена горем, я не понимаю самое себя, я не понимаю своей судьбы, словом — я очень несчастна…»
Письмо императрице Марии Федоровне: «Дорогая матушка! Наш ангел на небе, а я — на земле; о, если бы я, несчастнейшее существо из всех тех, кто его оплакивает, могла скоро соединиться с ним! Боже мой! Это почти свыше сил человеческих, но раз Он это послал, нужно иметь силы перенести. Я не понимаю самое себя. Я не знаю, не сплю ли я; я ничего не могу сообразить, ни понять моего существования! Вот его волосы, дорогая матушка! Увы! Зачем ему пришлось так страдать? Но теперь его лицо хранит только выражение удовлетворенности и благосклонности ему свойственной. Кажется, что он одобряет все то, что происходит вокруг него. Ах, дорогая матушка! Как мы все несчастны! Пока он останется здесь, и я останусь, а когда он уедет, уеду и я, если это найдут возможным. Я последую за ним, пока буду в состоянии следовать. Я еще не знаю, что будет со мной дальше, дорогая матушка; сохраните ваше доброе отношение ко мне».
Волконский пишет в Петербург о Елизавете Алексеевне: «Здоровье вдовствующей императрицы Елизаветы Алексеевны весьма посредственно. Вот уже несколько ночей кряду изволят худо оныя проводить и чувствуют судороги в груди, принимая, однако, прописываемые г-ном Стоффрегеном лекарства. Ежедневно два раза в день изволят присутствовать у панихид».
Известие о смерти Александра I достигло Петербурга 27 ноября. Варшава получила сообщение о смерти раньше, 25-го, формально для всех Константин Павлович оставался наследником. И началась чехарда с точным установлением нового императора.
Последнее путешествие по России
Узнав о смерти сына, Мария Федоровна сразу же потребовала у Волконского, чтобы тот написал «журнал» — подробный отчет о болезни Александра, что князь и сделал. 7 декабря он выслал журнал в Петербург статс-секретарю Г. И. Вилламову с сопроводительным письмом, в котором, в частности, пишет: «…мне необходимо нужно знать, совсем ли отпевать тело при отправлении отсюда, или отпевание будет в С.-Петербурге, которое, ежели осмелюсь сказать свое мнение, приличнее полагаю сделать бы здесь, ибо хотя тело и бальзамировано, но от здешнего сырого воздуха лицо все почернело, и даже черты лица покойного совсем изменились, через несколько же времени и еще потерпят; почему я думаю, что в С.-Петербурге вскрывать гроб не нужно, и в таком случае должно будет совсем отпеть, о чем прошу Вас испросить высочайшее повеление и меня уведомить через нарочного».
11 декабря тело покойного императора было перевезено из дворца в Александровский монастырь. Там в соборе, водруженное на заранее приготовленный катафалк, оно пребывало до 20 декабря. Князь Волконский каждый день писал в Петербург, ждал распоряжений и приезда ответственных лиц, но никто не приезжал. Не до этого было. В столице шла активная переписка с Варшавой. Николай Павлович ждал официального отречения Константина, а тот писал с бранью, что давно отрекся от трона и говорить на эту тему больше не желает. Потом 14 декабря, пальба на Сенатской площади. Единственное толковое указание, которое получил Волконский из Петербурга, гласило: «Подчиняйтесь распоряжениям императрицы Елизаветы Алексеевны».
29 декабря 1825 года кортеж с покойным императором отбыл из Таганрога в Москву. Отвечал за провоз гроба генерал-адъютант Орлов-Денисов, наблюдать за сохранностью тела императора Елизавета Алексеевна назначила лейб-медика Тарасова. Сама она с кортежем не поехала. Можно предположить, что врачи не рекомендовали ей длинное зимнее путешествие. В. В. Барятинский на этот счет другого мнения: «Здоровье ее было вполне удовлетворительно и уже во всяком случае более удовлетворительно, чем оно было четыре месяца спустя». Елизавета Алексеевна задержалась в Таганроге на четыре месяца, она уехала только в апреле, ее поездка кончилась трагически. Барятинский: «…дальнейшая судьба вдовы Александра настолько загадочна, что заслужила бы особого исследования».
