Большую часть дня Екатерина проводила за рабочим столом с пером в руке. В январе 1765 года она начала писать свой знаменитый «Наказ». Замечу к слову, что, конечно, она была графоманкой — вполне простительный грех. Кроме указов и манифестов, она писала «Записки», пьесы, эссе, критические работы («Антидод»), занималась журналистикой, но больше всего любила писать письма. Она переписывалась со всей Европой, наиболее уважаемыми её адресатами были Вольтер и Дидро — апостолы века Просвещения. Одна из идей просвещённого абсолютизма — преобразовать общество без революции и крови — ей особенно нравилась. Для этого нужно, чтобы на троне находился просвещённый монарх (всего-то!), и тогда всё произойдёт как бы само собой. С точки зрения Вольтера, Екатерина идеально подходила на эту роль. Северная Семирамида — так он её называл.
«Наказ» представлял собой компиляцию из книг весьма уважаемых авторов: Монтескьё, Баккария и прочих. Орлов очень положительно относился к этой работе. Помогать императрице он не пытался, но каждая часть была внимательно прочитана и обсуждена. В 1767 году труд был окончен, и Екатерина выпустила Манифест о созыве депутатов в Комиссию для сочинения проекта нового Уложения (до этого жили по законам, составленным ещё Алексеем Михайловичем и дополненным указами Петра I). Депутаты собрались от всех сословий, это было что-то новенькое для России.
По всем церквям три воскресенья подряд читали Манифест о созыве депутатов. Им назначалось жалованье. Звание депутата было поднято на небывалую высоту. Депутаты на всю жизнь освобождались от смертной казни, «какое бы прегрешение не совершили», личная их безопасность охранялась «удвоенной карой», им давались особые значки, которые дворяне могли внести в свой герб для гордости потомков. Вот так выглядел зародыш нашего свободомыслия.
30 июля 1767 года Екатерина открыла Комиссию торжественным приёмом в Москве в Грановитой палате. Здесь был прочитан её «Наказ». Он был выслушан с восхищением, многие плакали. Дальше пошла работа, и она была очень трудной. Вначале Орлов очень активно участвовал в заседаниях. И.А. Заичкин пишет: «Когда дворянские депутаты в Комиссии по Уложению стали критически обсуждать слишком либеральные предложения императрицы, тогда только она поняла господствующие крепостнические представления помещиков, ибо, по её собственному признанию, „слишком высоко оценила тех, которые меня окружали“.
Орлов же, участвуя в Комиссии, не только поддерживал крестьянские ходатайства, но даже выступал защитником самих крестьян. В дальнейших заседаниях комиссии он не участвовал, причина неизвестна».
Причина неизвестна, но можно предположить, что он быстро остыл к самой идее создания гуманистических и либеральных законов. Даже либерал и западник Панин относился к «Наказу» Екатерины с сомнением. «Такими правилами можно разрушить стену», — говорил он, разумея под стенами саму империю. Со временем «Наказ» Екатерины стал запрещённой литературой. Его выдавали только ограниченному числу лиц для служебного пользования.
Вот один из примеров споров при работе комиссии. «Наказ» Екатерины отнёс к среднему (городскому) сословию художников, учёных не из дворян и духовенство. Синод тут же возразил — духовенство особое сословие на Руси и должно быть приравнено в правах к благородным. Духовенству объяснили, что их приравнивают к учёным — чем плохо, но учёные в свою очередь обиделись, что их ставят наравне с купцами и, стало быть, они подлежат подушной подати и рекрутским наборам. И таких споров было тысячи. Понятно, что Орлову наскучило со всем этим разбираться. Он не был создан для кропотливой работы.
В декабре 1767 года комиссия была переведена в Петербург, но в связи с турецкой войной прекратила работу. Остались только частные комиссии, которые работали много лет.
Началу войны предшествовало очень важное событие, которое нам сейчас кажется весьма обыденным и вообще не стоящим упоминания. А это был праздник, и не только праздник, но и подвиг — Екатерина и наследник в назидание всему населению России привили оспу. Вслед за императрицей привил себе оспу и Григорий Орлов. Эта болезнь была страшным бичом не только для России, но и для всей Европы. Смертность была огромной, а способа лечения не знали. И наконец нашли охранительное средство — брать яд от больного и вносить его здоровому человеку. Медики были категорически против этого безумия, церковь их поддержала. А как уговорить население решиться на прививку? Екатерина писала Фридриху II (который, кстати, был категорически против нового изобретения какого-то «шарлатана»): «С детства меня приучили к ужасу перед оспой, в возрасте более зрелом мне стоило больших усилий уменьшить этот ужас, в каждом ничтожном болезненном припадке я уже видела оспу. Весной прошлого года, когда эта болезнь свирепствовала здесь, я бегала из дома в дом, целые пять месяцев была изгнана из города, не желая подвергать опасности ни себя, ни сына. Я была так поражена гнусностью подобного положения, что считала слабостью не выйти из него. Мне советовали привить оспу сыну. Я отвечала, что было бы позорно не начать с самой себя, и как ввести оспопрививание не подавши примера? Я стала изучать предмет, решившись избрать сторону наименее опасную. Оставаться всю жизнь в действительной опасности с тысячами людей или предпочесть меньшую опасность очень непродолжительную и спасти множество народа? Я думала, что, избрав последнее, я избрала самое верное».
Это был действительно праздник для народа. 22 ноября депутаты Комиссии нового Уложения собрались в Казанском соборе, чтобы огласить сенатский указ: считать 21 сентября торжественным днём в память о привитии себе оспы императрицей. «Семилетнему младенцу Александру Маркоку», от которого взяли для императрицы «оспенную материю», было пожаловано дворянство с фамилией Оспенный, врач Димсдаль пожалован бароном и ежегодной пенсией. Все были обрадованы, приятно удивлены, настроение было замечательное. Наверное, эту радость предков можно сравнить с нашим удивлением и восторгом в день полёта Гагарина.
И вдруг в разгар всеобщего ликования Екатерина узнаёт, что русский резидент в Турции Обрезков арестован и посажен в крепость. Это могло означать одно — объявление войны. Как уже говорилось, Турция не могла простить России слишком бесцеремонного вмешательства в польские дела, у неё с Польшей были свои отношения.
Россия совсем не была готова к этой войне, хотя намерения относительно турок были очень серьёзные. Перед Россией стояла своя давняя задача решить вопросы польский и турецкий. На юге ещё Пётр хотел продвинуть границу до естественного предела — Чёрного моря, на западе мы хотели вернуть в своё лоно Белую Русь. В Польше притесняли православных, а Турция вовсю торговала русскими рабами.
Как-то в письме, конечно, в шутку, Вольтер написал Екатерине, что её война с Турцией может привести к тому, что Стамбул вернёт себе старое название и Константинополь станет столицей Российской империи. Кто знает, подсказка ли Вольтера или собственное тщеславия заставила Екатерину отнестись к идее завоевания Турции с полной серьёзностью. Её планы вообще отличались гигантоманией, сама она с юмором называла их «воздушными замками», но продолжала строить эти замки — кирпичик к кирпичику. А почему нет? На войне с мусульманским миром был помешан несчастный Лжедмитрий, воевать за Крым ходил князь Голицын, Пётр брал Азов, Миних воевал с Турцией много лет, мечтая сокрушить её окончательно. Екатерина решила, что именно на неё история возложила тяжкий груз — разбить Порту и вернуть Константинополь православию. Григорий Орлов был с ней в этом согласен.
