Действительно, переговоры совпали по времени с полосой военных восстаний, которые в глазах общества являлись ответом на насильственный разгон Думы. На самом деле они были слабо связаны с роспуском Государственной думы и Выборгским воззванием. Например, поводом для бунта матросов и солдат морской крепости Свеаборг близ Гельсингфорса (ныне Хельсинки) стал приказ о прекращении выдачи «винных денег». К взбунтовавшимся русским матросам присоединилась «финская красная гвардия», а затем и представители революционного подполья, призвавшие солдат «освободить русский народ от изменнического правительства и защищать Государственную думу». Одновременно со Свеаборгским восстанием вспыхнуло восстание в Кронштадте и бунт на крейсере «Память Азова» в Ревеле. Наблюдая за жестоким подавлением восстаний, общественные деятели приходили к выводу, что их имена нужны лишь для облагораживания репутации правительства. Как констатировал Петр Гейден в разговоре с Дмитрием Шиповым: «Очевидно, нас с вами приглашали на роли наемных детей при дамах легкого поведения».
Когда восстания были подавлены, нужда в обновлении правительства отпала. Товарищ министра внутренних дел В.И. Гурко считал, что мысль о привлечении общественных деятелей возникла из желания предотвратить или смягчить гневную реакцию общества на разгон Думы: «В основе лежал все тот же страх, который побуждал Д.Ф. Трепова идти на соглашение с кадетами и противиться роспуску народных представителей… Однако по мере того, как проходили день за днем и спокойствие в стране, уже уставшей от революционной смуты, ничем не нарушалось, правительство и сам государь убеждались, что никакой опасности стране не угрожает, что роспуск Государственной думы не вызвал никаких волнений, что в правительстве вновь воскресла вера в возможность править, не считаясь вовсе ни с революционными, ни даже с реформационными требованиями различных слоев населения, самое желание включить в состав правительства аутсайдеров, не принадлежащих к бюрократическому, вполне подчиненному государственной власти слою, понемногу исчезало»
[162].
Анализируя ход провалившихся переговоров, нетрудно заметить, что общественные деятели вели себя словно парламентская оппозиция, которой было предложено вступить в коалиционное правительство. В соответствии с этим они выдвигали политические условия, интересовались программой кабинета и рассуждали о формировании либерального блока внутри правительства, чем повергли Столыпина в искреннее недоумение: «Нами было сделано все, чтобы достигнуть разумного исхода, но эти господа были вне действительности и возможностей». Нельзя не признать справедливость упрека Столыпина в том, что его партнеры были оторваны от российской действительности. Шипов требовал для общественных деятелей 7 министерских портфелей. Подобные требования были бы оправданны только в том случае, когда премьер-министр самостоятельно формирует кабинет с учетом мнения парламентской оппозиции. Однако Россия была самодержавной монархией, а Столыпин получил полномочия из рук императора, которому и принадлежало последнее слово в определении состава правительства.
Назначение военного и морского министра, а также министра императорского двора являлось исключительной прерогативой монарха. В отношении других министров Столыпин не имел свободы действий. По сути, его возможности были более ограниченны, чем у его предшественника Горемыкина. Он по крайней мере сформировал правительство с чистого листа, поскольку кабинет Витте в полном составе ушел в отставку. Столыпин же унаследовал прежний состав правительства, и кадровые изменения, которые ему дозволили произвести, были минимальными. Вступая на пост главы правительства, Столыпин настоял на увольнении в отставку двух наиболее одиозных лиц: главноуправляющего земледелием и землеустройством А.С. Стишинского и обер-прокурора Святейшего Синода А.А. Ширинского-Шихматова. Их политическое кредо, по оценке современников, вполне исчерпывалось девизом «Тащить и не пущать». Князь А.А. Ширинский-Шихматов, по ядовитому отзыву В.И. Гурко, был «фанатик идеи абсолютной монархии, в голову которого могло вообще сразу уместиться лишь ничтожное количество мыслей». Премьер-министр также собирался избавиться от государственного контролера Шванебаха, но этого удалось добиться лишь через год. Таким образом, Столыпин мог предложить общественным деятелям только три или даже два портфеля, так как вопрос с государственным контролером не был решен. В такой ситуации не могло быть и речи о либеральном блоке внутри правительства, который Столыпин, впрочем, и не собирался допускать, уподобляя эту идею троянскому коню.
После отказа общественных деятелей войти в правительство Столыпин предложил на пост главноуправляющего земледелием и землеустройством князя Б.А. Васильчикова, а на пост обер-прокурора Святейшего Синода – П.П. Извольского, брата министра иностранных дел. В 1909 г. Извольского сменил С.М. Лукьянов, а незадолго до гибели Столыпина обер-прокурором был назначен В.К. Саблер.
Все остальные министры остались на своих местах. Впоследствии некоторые из них были заменены, другие работали со Столыпиным весь срок его пребывания главой правительства и даже сохранили свои посты после его гибели. Таким образом, Столыпин не имел возможности сформировать команду своих единомышленников и по крайней мере в первый период своей деятельности вынужден был опираться на старые кадры. Дадим краткую характеристику основным фигурам.
Министром иностранных дел остался А.П. Извольский. Он был близок Столыпину по своему аристократическому происхождению, воспитанию и возрасту. Извольский присутствовал на встречах Столыпина с представителями либерального лагеря перед роспуском Государственной думы. Однако П.Н. Милюков вспоминал многозначительный эпизод: «А.П. Извольский, видимо, не случайно спустился вместе со мной с верхнего этажа дачи, где происходила беседа, и предложил подвезти меня в своем экипаже. По дороге он успел сказать мне, что понимает Столыпина, который незнаком с европейскими политическими порядками, но что сам он отлично сознает значение политических требований прогрессивных кругов, не разделяет взглядов Столыпина и чувствует себя гораздо ближе к нашим мнениям о своевременности коренной политической реформы, которая сблизит нас с Европой и облегчит миссию министерства иностранных дел за границей»
[163]. По описанию современника, Извольский с лицом, похожим на мопса, и с неизменным моноклем в глазу выдавал себя за знатока парламентарных нравов и обычаев, но не пользовался большим влиянием в правительстве. Впоследствии между ним и Столыпиным возникли серьезные разногласия по внешнеполитическим вопросам, и в 1910 г. министром иностранных дел был назначен С.Д. Сазонов.
Министр юстиции И.Г. Щегловитов продемонстрировал впечатляющую эволюцию убеждений. Он считался прогрессивным судебным деятелем, сотрудничал в либеральном журнале «Право». Манифест 17 октября 1905 г., по собственному признанию, принял с восторгом, при Витте быстро поднялся по карьерной лестнице, причем выражал «трафаретно красные идеи», что не помешало ему принять портфель министра юстиции из рук консерватора И.Л. Горемыкина. Как известно, Столыпин хотел видеть новым министром юстиции Анатолия Кони, но Щегловитов заручился поддержкой царя. М.А. Стахович писал Д.Н. Шипову: «Столыпин поехал с этим известием в Петергоф и вернулся неузнаваемым. Объявил, что свободных только два портфеля; что Щегловитов очень нравится государю». Кони также вспоминал, как П.А. Столыпин в разговоре с ним упомянул, что царь «чрезвычайно хвалил Щегловитова, бывшего у него в тот день с докладом, и ссылался на то, что Щегловитов ему нравится легкостью, вразумительностью и точностью своего доклада, так что ему очень не хотелось бы расставаться с этим министром». В либеральных кругах Иван Щегловитов заслужил прозвище Ваньки Каина, его обвиняли в попрании независимости правосудия: «Суд превращен в капище беззакония». Справедливости ради отметим, что наиболее спорные действия Щегловитова, например давление на следствие в деле Бейлиса, демонстрация единства с черносотенными организациями и т.п., были предприняты им уже после гибели Столыпина.
