И вот она отражает атаки коллекторов, следом за которыми явятся приставы. Могут арестовать квартирку ее мамаши, где она с Патрикеем проживает. Покалечить в темном подъезде. Посадить. Лишить родительских прав. Смотрю на нее через стол, где она в глубине дымных облаков, и думаю, какая она красивая. И все эти приставы и неплательщики. Только бы очистить их от телесной, человечьей, шелухи. От их испуга, несоразмерных желаний, наивных целей, мечтаний, хвастовства, страха быть недостаточно успешными, тогда они бы тоже непременно очень красивыми оказались. Как цветочки в весеннем лесу. Но повсюду успех. Бросай колоться – и успех, купи – и успех, женись – и успех, роди – и успех. Бежим, ковыляем, ползем, преодолевая все эти десять, семь, пять шагов к успеху, который, как мираж, всегда недостижим. И если шелуха эта осыплется, то останутся жалкие, помятые люди. Слабые, не стыдящиеся своей нелепости.
Перебрав умом все эти высокие, трогательные, слезливые кухонные мудрости, я утрачу жалость и приду к выводу, что каждый получает по заслугам и в общем и целом меня просто развезло, уже поздно, пора спать и какая вообще разница. Моя же собеседница, вконец разморенная коньяком, минувшей ночью и долгожданным потеплением, внезапно шатнется вокруг стола, как пассажиры морского судна вдоль борта шатаются, и бухнется мне на колени. Повернет свой гибкий стан, примется целовать сначала мою руку, потом мои губы. Станет хрипло шептать, что ночью думала обо мне, когда была с ним, и два раза кончила со мной, а не с ним, и что никак не припомнит, почему у нас тогда, давно, не сложилось, и давай попробуем снова.
Мне не придется ни принимать ее ласк, ни отвергать, сама спохватится, скажет, что я ее не люблю. Тут она права. Глянет на стрелки и цифры, всполошится, завтра в школу, закурит последнюю, спросит, как вообще, передаст привет, сделает лицом понимание, после двух затяжек вдавит в пепельницу, сгребет сонного Патрикея, и я останусь один. Только клетка будет иногда дрожать от Кузиных прыжков. Представители семейства шиншилловых активны по ночам. Посмотрю календарь. Завтра после обеда Еремей, у них совместный психологический тренинг, а бабушка слегла. Во вторник встречаю у школы Луку, у матери допоздна работа. Среда – Марк Аврелий, четверг – Матфей, пятница – Ферапонт с Евдокией, выходные – Агриппина.
Еремей полезет на шкаф, отвлеку фокусами, разучил по самоучителю. Лука станет кидать в меня буквами магнитного алфавита, когда я буду штудировать с ним азбуку. До выходных надо склеить корону, чтоб Агриппина смогла нарядиться феей и сломать ее по прежнему разлому, когда на фею нападет дракон. Перед сном непременно дать ей пилюли. В прошлый раз забыл, мать нас отругала.
Знакомые приводят ко мне своих обременительных детей. Я хорош. Смирный, без вредных привычек, есть детская, игрушек полно. Мой сын шесть лет как в могиле. Компактный гробик, белый воротничок, черные сандалики. Летом хоронили, зимой бы ботиночки надели. А ноготки у него сиреневые были, замерз, хоть и жара. Осталась мебель, обои с кроликами и представитель семейства шиншилловых. Потом я жену застал – ножом кроликов со стен соскребала. Я хотел мебель переломать и во дворе возле контейнера сложить, но она не позволила. Лечилась. Теперь где-то в мире. Этот город больше видеть не может. Живет в чужих странах, потому что не понимает, о чем люди вокруг говорят. Едва начнет местный язык разбирать, в другое государство перебирается. У нее семья сплошь долгожители и к языкам способность, не знаю, что будет, когда страны закончатся. Может быть, вернется. Жду.
Детскую я сохранил. Держал запертой, а потом одноклассник попросил за мелким присмотреть, совсем край, со своей поцапался, она в Египет, а ему позарез в ночное надо, оставить не с кем. Я согласился, детскую откупорил. Следом давняя моя, патрикеевская маман, пронюхала, за ней другие узнали – и прорвало. И все несут, живу, как настоящий русский учитель-воспитатель, подаянием. Хорошо, я не баба, а то бы сплошной шоколад и цветы. Бутылки сразу пресек. Или налом, или по любви. Тут у меня скорее со шлюхами сходство. Ну, если уж какой-нибудь хозяюшке приспичит пирожками собственной лепки угостить, принимаю.
Дети мне особо не нравятся, и это им самим по вкусу. Я не сюсюкаю, но и не занудствую, как многие взрослые, которые из зависти к беззаботной поре состаривают детей, трамбуют жизненным опытом, опаивают страхом разочарований. Я идеальная нянька, ведь дети, как женщины, не отлипают, если не цацкаться. Наверное, в этом секрет. Желающих столько, что приходится расписание составлять, некоторым вынужден отказывать.
Среди моих подопечных в основном мальчишки. Теперь много мальчишек. Говорят, такая мужская концентрация перед войной складывается. Но и девочек приводят. Сначала осторожничали, думали, может, я извращенец. Теперь мамаши мне доверяют, иногда даже бабки приводят внучков, которых им молодые сбагрили. Посредницами выступают. А сами в консерваторию или на танцы для тех, кому за.
Ребенком я услышал, мужик должен в жизни три вещи сделать: дерево посадить, дом построить и сына вырастить. Тогда я подумал, это просто. Так и оказалось, только у меня дело дальше пошло. Деревьев я посадил много, но в один год напутал с удобрениями и корни сгубил. Дом построил, только супруга губернатора вместо нашей деревни захотела башни. Губера сняли, супруга скукожилась, но сад, где мы строились, теперь украшен фундаментом, присыпанным угольками. Нескольких соседей тоже пожгли, кто ближе к краю. Деревья, которые после моей подкормки оклемались, пожар опалил. Впрочем, одна слива живая. Угольки зарастают, ветки зеленеют. А потом сын. Оказалось, здоровье и правда не купишь, даже маленькое, детское.
Потеряв все, во что вложил счастливые годы, к чему был прикован всем сердцем, в чем видел всего себя, в чем проявилось все, что было во мне человеческого, амбиции, ум, веру, любовь, лишь получив эту прививку концентрированного обретения и утрат, я не понял, нет – ощутил всем собою, что непоправимость потери и есть самое главное, с чем нельзя справиться, а можно только принять.
А родители все теперь думают, что безопаснее, чем со мной, их малышам не будет нигде, в одну воронку два раза не попадает.
Оставшись один, почешу Кузю за ухом, лягу и стану засыпать.
Мой бы сейчас был на год старше Патрикея. Каким бы он вырос? Надевал бы девчачьи лосины? Играл бы с куколками? Подделывал бы оценки в дневнике? Исповедовался бы я какой-нибудь коньячной подруге у нее на кухне, что лучше б он умер?
В его неслучившемся возрасте одноклассник толкнул меня на переменке. Я стукнулся об угол музыкального проигрывателя, и на пол упал передний зуб. Вернувшись домой из больницы, задвинувшись в ванной на шпингалетик, я посмотрел в зеркало и отвернулся.
Тогда я сразу понял – смерть.
Улыбку потом исправил стоматолог, а я с тех пор живу мертвым, здоровье не беспокоит. Спустя годы тот одноклассник сынка своего, Марка Аврелия, мне подсунул под присмотр, с чего и началось мое нынешнее занятие.
Завтра новая неделя. С Еремеем пойдем к пруду кидать камешки. Его мамаша снова сунет мне благодарность – запеченное куриное тело в фольге. И чувственно спросит, не надо ли чего еще.
