Элль, 6:09
– Ты что, лысый? Это твой большой секрет.
– Ты на самом деле лысый.
6:10
– Мне стыдно, что ты так думаешь. Клянусь, волосы у меня есть.
– Они темные. Кудрявые.
Элль, 6:11
– Как у Карминдора?
6:11
– На удивление, да.
Элль, 6:12
– И ты такого же роста, как он?
– То есть, если бы встала рядом, я видела бы волосы у тебя в носу?
6:14
– Неловкий вопрос.
Элль, 6:15
– А еще неловко быть настолько низкой, что сквозь ноздри видно мозг, однако добро пожаловать в мою жизнь.
Я тихонько смеюсь, хотя больше здесь никого нет. Чувствую, что это секрет, и потому надо быть тихим, чтобы вселенная не нашла этот маленький пузырь и не лопнула его.
6:15
– Зависит от твоего роста.
Элль 6:16
– Я очень маленькая. Метр шестьдесят.
– Невыносимый рост. Все время теряюсь в толпе.
– Хотя удобно шпионить. Тебя никто не замечает.
Над городом разливается рассвет. Оранжевый свет пронзает ночное небо, как инферно, протягивая к звездам розовые и желтые пальцы. Солнце настолько яркое, что приходится прищуриваться, но оно все равно всходит. Интересно, как выглядит восход в мире Элль?
6:16
– Мой рост метр восемьдесят пять, но я тебя разгляжу.
– Даже в толпе, я пойму.
Элль, 6:17
– Что поймешь?
6:18
– Что я хочу с тобой потанцевать.
Наверное, у меня горячка от недосыпа. Ну не на самом же деле я это сказал? Я что, правда так думаю? Я помню, как целовался с Джесс, ее затаенную улыбку и как она спросила, о ком я думал.
По правде, я думал об Элль, и не только когда мы целовались. Я думал о ней каждый шаг танца.
Я имел в виду это. Каждое слово.
Я поворачиваюсь и фотографирую себя на фоне рассвета. Лица не видно, настолько яркое солнце. Виден лишь силуэт. Защищая мой имидж, Марк давно научил меня так снимать. Но волосы видны.
6:18
– Чтобы доказать, что я не лысый.
– [Вложение].
– Доброе утро.
А потом я замечаю его. Парня у входа. С камерой в руках, прячущего лицо. Я чуть не роняю телефон.
– Эй! Эй, ты! – кричу я, бросаясь вперед.
Неизвестный разворачивается, выбивает мой ботинок и захлопывает дверь прежде, чем я пробегаю половину расстояния. Я бью кулаком в дверь, чертыхаюсь. Ручки нет. Я заперт на крыше, чтобы в жизни воплотить «Мальчишник в Вегасе».
Хуже всего то, что мне это не привиделось.
На «Звездной россыпи» действительно завелась крыса.
Элль
Июньское солнце утюгом обжигает затылок. Я сижу на улице и медленно, преодолевая боль, делаю стежки в синей ткани. Жалкое зрелище, но после скандала с Кэтрин не могу работать над костюмом дома, а в заляпанную жиром «Тыкву» я папин китель не понесу. К тому же стесняюсь шить при Сейдж.
Я вздрагиваю от звонка телефона. Иголка пронзает толстую ткань плеча и заодно мой палец.
– Ой! – взвизгиваю я и засовываю кровоточащий палец в рот.
Больно. А на вкус как медь и острые азиатские тыквенные пончики. Блюдо дня в «Волшебной Тыкве».
Сейдж выглядывает из-за угла фургона.
– Эй, все в порядке?
Сердце уходит в пятки. Я запихиваю китель за бочку, на которой сижу.
– Да, все хорошо. Просто уронила телефон.
Она подходит, вытирая руки о фартук с надписью «Кто ест тебя, тыква?». Кто-то должен постоянно следить за грилем, но Сейдж плевать на правила. А поскольку напротив продают овсяные шарики, в нашу сторону никто не смотрит.
Я пытаюсь затолкать китель за спину, но Сейдж замечает извивающийся у меня под ногой рукав.
– Испачкаешь.
Стыдливо поднимаю куртку, вспоминая, что у «Волшебной Тыквы» изо всех щелей сочится масло, как кровь в фильмах Тарантино.
– Неважно. Кое-что поправляю. Обеденный перерыв уже закончился? Наверное, мне стоит…
Я пытаюсь обойти Сейдж сначала с одной стороны, потом с другой, но она все время возникает передо мной. Я хмурюсь.
– Что ты делаешь?
– Я знаю, что ты задумала. – Ее сверкающие глаза выхватывают простенький швейный набор, купленный в лавке. Я собираю иголки и нитки в пластиковую коробочку, закрываю ее и сую под мышку, но Сейдж так легко не сдается. – Красивая ткань. Нельзя просто так укоротить. Испортишь отделку.
– Нет. Я знаю, что делаю. – Защищаясь, я прижимаю к себе куртку.
Она моргает.
– Ну, вроде бы. – Я поникаю плечами.
Она хмыкает и протягивает руку к кителю. Я сомневаюсь на мгновение, как Фродо со своим Кольцом, но потом вспоминаю о всем том дерьме, в которое вляпался Фродо, а я не хочу закончить так же. Поэтому отдаю куртку Сейдж.
Она берет китель за воротник, поворачивает, изучает швы изнутри на спине и рукавах. Улыбка сползает с ее малиновых губ, медленно, но уверенно.
– И как ты планировала это ушить? Сама?
Я показываю ей видео из «Ютуба».
Она кричит:
– О нет! Мои глаза! Горячо! Убери это немедленно!
Я прячу телефон в карман, щеки заливаются румянцем. Она выворачивает китель наизнанку, показывая мне швы.
– Смотри, чтобы уменьшить размер, надо распороть плечи, отрезать и сшить заново. Та еще работенка, сшито ювелирно.
В ее голосе слышится уважение? И исчезла скука? Впервые!
– Ручная работа? Кто это сделал?
– Никто. То есть кто-то. Неважно. – Я щурюсь, фиксируя взгляд на жирном пятне на моих ботинках Dr. Martens. – Это так, ерунда.
– Кажется, ты говорила, если кому-то что-то нравится, это уже не ерунда.
Поймала. Побежденная, я пытаюсь вырвать китель у нее из рук. Но она отступает, выворачивает его обратно налицо профессиональным движением руки и накидывает на плечи.
Синий подчеркивает зелень ее волос, придает странный, неземной и в то же время прикольный вид. Мне больно видеть, как здорово он смотрится на ней, оверсайз и все такое. Ей все идет. Она носит жизнь, как Элвис – блестки, ни перед кем ни в чем не оправдываясь. Не хочу даже думать, как в нем выгляжу я. Шут гороховый. Безвкусно. На конкурсе стану всеобщим посмешищем.
