Конспект статьи таков: цель его — помешать болтуну и шарлатану узурпировать забавный авторитет над умами. Система Бюлова — просто забава (Spielerei). Геометрическими фигурами не объять войны; эти прямые линии не отвечают ничему в действительности. Сверх того, Бюлов придает преувеличенное значение точкам опоры для армий, крепостям и магазинам, так как армия в известной степени может существовать на местные средства. Главной заботой полководца должна быть возможно скорая победа, а не искание опор и не сохранение коммуникаций. Бюлов верует, что существенное сводится к установлению определенных углов между войсками и магазинами, и доходит до утверждения, что хороший стратег одержит победу, не вступая в бой
[63].
Это капитальное заблуждение. Что такое стратегия, как не искусство комбинировать и утилизировать бои, и что думать о генерале, который отправился бы воевать с мыслью не вынуть меча из ножен? На войне имеются не одни только войска, пушки и крепости, расположенные тем или иным фасоном, но и невидимые факторы, а прежде всего, пыл людей и гений полководца, о чем Бюлов не обмолвился ни словом. Искусство войны не сводится к одному лишь механическому подсчету материальных сил; армия, не имеющая выгод ни в числе, ни в позиции, тем самым далека еще от поражения. Достаточно спросить об этом историю.
Под углом биографического интереса представляется важным установить связь некоторых идей, развитых или мелькнувших в этой статье, с понятиями прежних времен и с трудом «О войне». Исходным пунктом статьи является определение стратегии и тактики. Подвергши критике определение Бюлова, гласившее: «Стратегия — наука о военных движениях вне круга зрения противника, а тактика — в пределах этого круга», Клаузевиц выдвигает свое: «Тактика — использование боевых сил в сражении, Стратегия — иcпoльзoваниe сражений в конечных целях войны». Конечно, механическое, основанное на зрении, определение Бюлова, в наши дни только курьезное, не выдерживает никакого сравнения с Клаузевицким
[64].
В этом определении Клаузевица мы находим ту коренную мысль, которую мы потом увидим на страницах его главного труда в существе неизменной; проносивши в своем сознании эту идею несколько десятков лет, Клаузевиц оставил неизменным творение своих молодых лет, как вполне отвечающее всей его системе. Оригинальность этой идеи надо считать отчетливо установленной
[65]. Она ценна тем, что в основу ее положен принцип цели, как начала более глубокого, всеобъемлющего, а не соображения «больше или меньше», чисто механические, физические и т. д. Эта формула, внешне разъединяя стратегию и тактику, соединяет их в сфере устремлений в одно целое и дает возможность идейно связать их с политикой, т. е. содержит в себе корень богатой своим содержанием мысли, что война есть продолжение политики, но лишь иными средствами.
Побивая геометрическую теорию Бюлова с ее базисом и операционными углами, Клаузевиц выдвигает другую из своих коренных мыслей: главный элемент войны — бой; «стратегия без боя — ничто». Это возвеличение боя, проходящее красной нитью чрез главную книгу Клаузевица, в эпоху Наполеона, может быть, и не вызывалось уже тяжкой необходимостью, но, ввиду живучести старых идей, имело еще достаточный смысл, а главное, оно прекрасно гармонировало с существом всей теоретической системы военного философа. Для справедливости надо упомянуть, что в этом случае Клаузевиц не был творцом, а лишь горячим популяризатором идеи Макиавелли «una giornata che tu vinca cancella ogni altra tua mala azione», т. e. «победа решает все и сглаживает все содеянные ошибки».
В Бюловской картине войны, сведенной к чистому механизму, не было места ни человеческим чувствам, ни человеческому величию, отсюда забвение, например, психологического воздействия боя, понижение духа побежденного и т. д. Против этой механической схоластики Клаузевиц энергично выдвигает значение моральных факторов. Конечно, в этом случае он также не был чистым новатором
[66], но впервые раздался столь категорический и столь конкретно мыслящий голос в пользу духовного элемента на войне. Клаузевиц взглянул на него, как на определенный фактор войны, весьма важный по своей роли и подлежащий возможному учету: «Стратегия занимается не только величинами, подлежащими математическому учету! Нет! Всюду, где в духовной природе вещей острый взор человека откроет средства, пригодные воину, туда проникнет и искусство».
Этими словами уже отчасти намечен и специальный носитель моральной Энергии, военный гений только намечен, но не подчеркнут, как это делалось Клаузевицем в других трудах и в главном, но вместе с этим уже набросан ответ на интересный в старое время вопрос об отношении между гением и правилами. Великий полководец не подчиняется догматическим схемам, построенным наукой а posteriori
[67], но ошибочно изъять его из правил: «Кто располагает гением, должен им пользоваться… Это совершенно совпадает с правилами». В таких общих абрисах выявляется основная проблема: «Каким образом возможна теория военного искусства?»
