Но оказалось, что уже поздно. Командующий 2-й танковой армией генерал-полковник Рудольф Шмидт, которого беспокоил прорыв советских войск к Медыни и Вязьме, предпочитал оставить Сухиничи, чтобы за счет сокращения линии фронта высвободить части для контрудара с целью отрезать ударную группировку 33-й армии генерала М. Г. Ефремова, наступавшую на Вязьму. 2–3 февраля этот контрудар был успешно осуществлен.
Главный маршал авиации А. Е. Голованов писал в мемуарах:
«Из целой плеяды военачальников я хочу остановиться на личности Константина Константиновича Рокоссовского. Пожалуй, это наиболее колоритная фигура из всех командующих фронтами, с которыми мне довелось встречаться во время Великой Отечественной войны. С первых же дней войны он стал проявлять свои незаурядные способности. Начав войну в Киевском Особом военном округе в должности командира механизированного корпуса, он уже в скором времени стал командующим легендарной 16-й армией, прославившей себя в битве под Москвой. Сколь велика была его известность у противника, можно судить по следующему эпизоду. У командующего 10-й армией генерала Ф. И. Голикова не ладились дела под Сухиничами, которыми он никак не мог овладеть. Был направлен туда Рокоссовский, который открытым текстом повел по радиосвязи разговоры о своем перемещении в район Сухиничей, рассчитывая на перехват этих переговоров противником. Расчет оказался верным. Прибыв под Сухиничи, Рокоссовскому не пришлось организовывать боя за них, так как противник по его прибытии туда оставил город без сопротивления. Вот каким был Рокоссовский для врага еще в 1941 году!»
Но на самом деле в тот период немцы о Рокоссовском ничего не знали. Его фамилия, например, ни разу не упоминается в неоднократно цитируемых дневниках Гальдера и Бока. Почти не упоминается она, как и имена других советских полководцев, в мемуарах германских генералов и маршалов. Поэтому сомнительно, что немецкие военачальники в январе 1942 года вообще знали, что 16-й армией командует Рокоссовский, а также что фамилия Константина Константиновича могла их испугать.
8 февраля 1942 года Жуков своей директивой потребовал от командующих 16-й и 61-й армиями не позднее 15 февраля начать наступление с целью разгрома сухиничско-жиздринской и болховской группировок немцев. Константин Константинович утверждал: «На войска 16-й и 61-й армий директивой фронта возлагалась задача разгромить болховско-брянскую группировку противника. Задача, явно не соответствующая силам и средствам, имевшимся в нашем распоряжении. Занимая широкий фронт обороны, мы не могли оголять его. Вместе с тем только созданием мошной группировки можно было рассчитывать на прорыв вражеской обороны и развитие успеха в глубину и на флангах прорыва». Наступление 16-й армии в таких условиях больших успехов не принесло.
17 февраля 1942 года Рокоссовский получил первые с начала войны письма от жены. В ответном письме он писал:
«Милая Люлюсик! Наконец-то получил от тебя целую пачку писем. Все это передал мне лично корреспондент „Правды“, побывавший у тебя. Сижу, перечитываю письма и переживаю медовый месяц. Никто мне тебя не заменит, и никого мне не надо. Не грусти, Люлю, бодрись и верь, что мы с тобой встретимся и опять заживем по-прежнему. Целую тебя, мой светлый луч, бесчисленное количество раз. Любящий тебя твой Костя. 17 февраля 1942 года».
Вскоре переменчивая военная фортуна едва не поставила крест на планах командарма, а заодно и на его жизни. 8 марта 1942 года в Сухиничах во время проведения 16-й армией частной наступательной операции по овладению деревнями Попково и Маклаки Константин Константинович был тяжело ранен осколком снаряда в спину. Вот как он сам описал обстоятельства ранения:
«Аэросани с быстротой и удобством доставили меня из-под Маклаков на КП. Предстояло поработать над приказом о действиях войск после захвата опорного пункта. А вечером мы все решили пойти на собрание, посвященное Международному женскому дню. В нашей штаб-квартире, как обычно, работали вместе со мной Малинин, Казаков и еще несколько офицеров штаба. Я уже взялся за ручку, чтобы подписать приказ, как за окном разорвался бризантный снаряд. Осколок угодил мне в спину. Сильный удар… Невольно сорвались слова:
— Ну, кажется, попало…
Эти слова я произнес с трудом, почувствовал, что перехватило дыхание.
Ранение оказалось тяжелым. По распоряжению командующего фронтом меня эвакуировали на самолете в Москву, в госпиталь, занимавший тогда здания Тимирязевской академии».
В мемуарах А. А. Лобачева также сохранилось описание этого драматического эпизода:
«Сухиничи, как обычно, враг держал в этот вечер под огнем. Разрывы снарядов на улицах как бы подчеркивали ответственность момента. В суровое время люди вступали в партию, сознательно принимая на себя героические обязанности коммуниста-воина.
Обстрел усиливался. Мы перешли в блиндаж. Вдруг кто-то рванул дверь и крикнул:
— Рокоссовский ранен!
Я бросился к командарму. Он лежал на полу. Малинин и Казаков снимали с него окровавленный китель.
— Ничего, товарищи, не беспокойтесь, — сказал он. Все произошло в какое-то мгновение…
Минуты три назад Рокоссовский зашел в избу начальника штаба, чтобы подписать боевые приказы. Ударил бризантный снаряд и разорвался рядом. Осколки изрешетили раму, один из них попал Константину Константиновичу в спину.
Командарма подняли и бережно уложили на диван. Как назло в штабе армии не оказалось ни одного врача. Главный хирург армии Воронцов выехал в какой-то госпиталь. Я приказал немедленно отправить за ним лошадей.
— Неужели в Сухиничах нет врача? Может быть, найдем кого-нибудь из гражданских?
Через несколько минут доложили: есть местный врач, хирург Петров, он во время оккупации оставался в Сухиничах.
— Ну и что же? Опытный врач?
— Говорят, очень опытный.
Пришел хирург. По дороге его предупредили, что ранен Рокоссовский. Видимо, он был очень взволнован оказанным доверием. Осмотрев командарма, сказал, что сердце у него хорошее, не подведет; осколок ударил по позвоночнику, прошел между ребрами, пробил легкое; раненого необходимо как можно скорее оперировать. Через час прибыл Воронцов и подтвердил то, что сказал местный врач. Посоветовавшись, они предложили отправить Константина Константиновича на операцию в Козельск, в армейский госпиталь.
Я сообщил шифровкой Военному совету фронта о ранении командарма. Через несколько минут последовал телеграфный запрос о состоянии его здоровья.
В 5 часов утра вынесли Рокоссовского на носилках. Он был в сознании. На прощанье каждый из нас пожелал ему скорейшего выздоровления. Я видел, что Рокоссовскому тяжело оставлять фронт, а нам нелегко было расставаться с ним, со своим командующим. Ведь мы сроднились за эти трудные и героические дни! Обращаясь к Казакову и ко мне, он сказал:
— Прошу сейчас же выехать в войска. Надо обеспечить взятие Маклаков, а далее методически выколачивать противника из населенных пунктов.
